Со стороны реки немцы выставили довольно плотный заслон – с пулеметными точками, засадами и бродячими заставами. Однако Войтич сумела подвести их к узкому, подползающему к самой реке оврагу, и по нему группа метров на сто углубилась в деревню, не встретив на своем пути ни одной души.

Оказавшись в центре села, девушка сначала повела лейтенанта к большой, довольно просторной хате, в которой обитал древний, но еще довольно бойкий старик, бывший объездчик.

Любчич – как он представился Кремневу, словно бы только и ждал их появления. Случилось так, что какой-то немецкий офицер заставил Любчича сопровождать его при расквартировании вновь прибывших солдат. Воспользовавшись этим, бывший колхозный объездчик высмотрел у врага все, что только можно было. Он знал, где квартируют офицеры, где стоят их машины и две танкетки. А еще сообщил, что чудом уцелевшую школу немцы превратили в казарму.

Поблагодарив его, Войтич и лейтенант тотчас же увели группу к школе.

– Теперь вы понимаете, товарищ капитан, что в разведку я могла идти одна? – самодовольно молвила девушка.

– Теперь – да.

Сняв ударом ножа часового, Исмаилов, слывший у лейтенанта спецом по «снятию», облачился в его шубу, реквизированную немцами, очевидно, у какого-то ночного сторожа, а еще минут через десять им удалось повалить и связать унтер-офицера, наверное, возвращавшегося в казарму от какой-то молодки. Был он в это время основательно навеселе, и даже когда, захватив его за ворот, Исмаилов приставил к горлу финку, унтер, казалось, ничего толком не понял, восприняв случившееся чуть ли не как глупую выходку «своего» часового.

Первыми – оттаскивая убитого – отходили в сторону реки Кремнев и Исмаилов. Володчук и Мальчевский тащили пленного. Калина и Арзамасцев прикрывали их, при этом девушка успевала заметать «веничком» следы, благо, что снежный наст выдался крепким, и все пространство между школой и оврагом было покрыто ледяной коркой.

Дойдя до крутого изгиба, группа остановилась. Впереди, у моста, послышались голоса патрульных, и Кремнев решил переждать, пока они пройдут мост и удалятся.

– Послушай, овраг этот тянется до конца села? – опустился рядом с Калиной, на полуприсыпанный снегом куст, Арзамасцев.

– А потом уводит влево, за село, до самого леса. Там он, правда, помельче.

– Так здесь рядом лес? – оживилась партизанская душа ефрейтора. – Настоящий, большой лес?

– Не то чтобы большой, но густой, еловый, разбросанный по склонам каньона и большой каменистой долины…

– Постой, – вдруг спохватилась Войтич. – Ты чего это?

– Значит, километра два можно пройти по нему, не опасаясь немцев? – продолжал думать о чем-то своем Арзамасцев. – Знать бы, сколько до линии фронта.

– Останавливаться в лесах они не любят – это уж точно. Кстати, лес этот у нас Ведьмацким зовут. Слишком часто блуждают в нем.

– Но тянется он в сторону передовой? Туда, на юг?

– В сторону… Постой, что это ты вдруг так заинтересовался оврагом, лесом и передовой?

– Из любопытства.

– Не темни. За линию рвануть собрался? Прямо говори, не выдам.

– Я здесь оказался случайно. Никто меня в гарнизон этого сумасшедшего капитана не определял. Достаточно того, что я с ним по ту сторону фронта намучился. Где он только взялся на мою голову. Мы-то ведь прибыли сюда…

– Знаю, все знаю. Вынужденная посадка самолета. Случайная машина с боеприпасами и харчами, которая, вместо тыла, шла на передовую… – полушепотом протараторила Калина. – Только ты вот что, червь лагерная, капитана своего оплевывать не смей. Он-то среди вас всех, может быть, и есть тот, единственный настоящий солдат. Не в пример всем вам, остальным, кого судьба загнала в каменореченские подземелья.