И вот странность – очередная? Хотите – верьте, хотите – нет, но я понятия не имею, в чём моя коронная методика заключается.

Я не знаю, как я спасаю людей.

Если человек начинает задумываться о смысле жизни, – он болен.

Зигмунд Фрейд

И как будто мало было безумия Петербурга самого по себе, – его ещё постарались приумножить: объявили исторический карнавал.

Суровым строем по улицам чеканили шаг бойцы Красной Армии времён Великой Отечественной – под ручку с Нефертити и с Лукрециями. Лейб-гвардейцы заигрывали с гейшами. Жанны д» Арк братались с Мао Цзе Дунами, вавилонские жрицы Иштар – с астронавтами, полуобгорелые средневековые ведьмы – со стилягами пятидесятых, Ярославны – с Цезарями.

Причём в старинных ведутах Питера все они казались более настоящими, чем обычные горожане, вступавшие своей обыденностью в жестокий диссонанс с дворцами, крепостями и храмами.

И прямо в этом сюрреализме оппозиционеры затеяли протестный митинг.

– Против чего бузуете? – с ухмылкой подступился революционный матросик.

– А мы считаем, что ужасная глупость – приобретение новых территорий. Воюющие государства ведут себя при этом, как супруги, которые не могут поделить ребёнка и готовы его распилить. Что ж это за мать с отцом такие! – митинговал слегка пожёванный красавчик. – То, что государства хапают территории, это как бы сигнал и нам, простым смертным: можно хватать что угодно. Что пиратский или рейдерский захват – это похвально, – глаза у красавчика были, как разбитая и неумело склеенная из кусочков посуда: всё в трещинах и смещениях. То, что уже никогда не будет целым. То, что, по поверью, приносит в дом несчастье.

– Интересно, браток, когда в девяносто первом от страны оторвали треть территорий, что-то ты не выходил на демонстрации протестовать против раздела Советского Союза. Никто не выходил! Мы ж не чужое берём. Своё, исконное.

– Если тогда территории сбежали от нас, роняя тапки, значит, это было не своё, – нехорошо улыбнулся седовласый красавец. Глаза и улыбка у него были отдельно друг от друга, словно лежали на разных полках в разных шкафах. – Это паранойя какая-то: во что бы то ни стало приобретать новые территории.

Вот скажите, – принялся седовласый красавец хватать за рукав мимопроходящих карнавальщиков и выцепил-таки типа в костюме Григория Распутина: в рясе, с всклокоченной бородой, и глаза безумные. – Стоило ли в 1914 году приносить благополучную современность в жертву великому будущему? Надо ли было влезать в первую мировую войну, положить десять миллионов человек, чтобы приобрести новые территории при дележе мирового пирога и получить в будущем какие-то стратегические преимущества? – История же ясно дала понять: в результате эта жадность привела к резне революции и гражданской войны, к развалу экономики, к невосполнимым колоссальным утратам культурных ценностей.

– Я, мил человек, вабче супротив войн, – степенно ответствовал Распутин. – Народ больно жалко. Пытался я батюшку-царя отговорить от смертоубийства мирового. Да порезали меня, чуть жив остался. А вороги мои и спроворили это гиблое дело: втянули Русь-матушку в бойню.

Матросик не растерялся:

– А если бы мы не хапали целую тысячу лет перспективы и территории, – были бы страной-лилипутом, которой все указывают, как жить. И которую давно уже слопали бы те, что хапать не стесняются.

Матрос продолжил перевоспитывать хипстера с измученными глазами и с глумливой ухмылкой сатира:

– Величие страны – это независимость политического курса.

– И связывание по рукам и ногам граждан, лишение их возможностей, – возразил хипстер в безумно дорогих часах. – Почему-то у нас всегда, чем более великая родина, тем несчастнее и обделённее граждане. Может, лучше дать пожить по-человечески современникам, чем бесконечно приносить их в жертву будущим поколениям?