– Очень приятно.

– И мне.

Они оказались на кухне. Дым, шум, воздуха нет. Когда собравшиеся заметили Аню, поднялся ещё больший шум: «О-о-о-о-о!»

– Садитесь, садитесь сюда, – сказал парень, у которого на голове трепетался индейский убор – с перьями и бисером. – Сегодня я – вождь этого квартирника, моё имя Аскук – тот, чьё имя на вечерине будут помнить долго!

Все рассмеялись.

– Аня, кто этот юный горящий факел? Наш новенький? А, новенький! Угрюмый ты! – парень обратился к Корнею. – Раскурим трубку мира?

Корней помотал головой.

– Не курит! – всплеснул руками Аскук, – это хорошо: здоровеньким же должен кто-то помирать.

Молодые люди пили и разговаривали, а над ними, то и дело растворяясь и как бы рождаясь снова, летала муха. Корней её заприметил однажды и всё следил за ней.

– Вы чего, Корней, смотрите туда? – спросила Аня.

– Там летает муха.

– Какая муха? Не вижу ничего.

– Правда, она там есть. Просто из-за дыма плохо видно.

– Верю. Вам не скучно?

– Нет, не скучно, спасибо.

– У нас хорошая компания, вот увидите. Сейчас начнут читать стихи.

И правда, Аскук взобрался на стол и начал декламировать:

Шум и гам в этом логове жутком,

Но всю ночь напролёт до зари,

Я читаю стихи проституткам

И с бандюгами жарю спирт.

– Да слезай ты, бандюга! – закричал какой-то парень и полез обниматься к Аскуку.

Аня произнесла тихо, так, чтобы слышал только Корней, но как будто и не ему вовсе:

Это песня последней встречи.

Я взглянула на темный дом.

Только в спальне горели свечи

Равнодушно-желтым огнем.

– Чего это вы? – спросил недоумённо Корней.

Она улыбнулась и ответила только:

– Ничего.

Кто-то принёс гитару, затянули все вместе сначала «Батарейку», потом Аскук опять оживился, распушил свои перья и глядя на деву, сидевшую напротив него, как на одну-единственную, выхватил гитару и зачитал: «Я не кидал никого никогда, я говорил только «да» иногда…» В припевах Аскуку помогали все: «Ты кидал! Ты кидал! Ты кидал! Да-да!» Аскук потел, перья с него сыпались, он приплясывал заразительно, все ему в такт кивали. После этой песни, Аскук вдруг обратился к Корнею: «Новенький, могёшь чё-нить сбацать?» Корней кивнул и взял гитару, начал перебирать медленно струны, всё громче и громче, а потом запел: «Спроси Неву, ты знаешь, я давно живу…» Его голос медленно растворялся среди подпевающих голосов. Последний припев Корней уже играл молча, прислушиваясь к нестройным голосам и отличая среди них голос Ани.

Пили и бушевали, растаптывали паркет под «The Beatles». Аня тоже танцевала, чуть поодаль от Корнея. Она медленно раскачивалась, держа в руках бокал, с закрытыми глазами, как будто вдыхала музыку, как морской воздух, целительный и успокаивающий. Аня, похоже, почувствовала на себе взгляд Корнея, обернулась к нему и пригласила танцевать, и он, никогда не танцевавший, стал неуклюже перебирать ногами и хлопать в такт музыке. Аня не открывала глаз и улыбалась. И Корнею казалось, что она улыбается ему.

Вполглаза потом играли в монополию. Один молодой человек, обнявши Аскука, зазывал достать «Твистер», но его затею так никто и не поддержал. Музыка играла всё тише и тише, люди начали расходиться по двое. А муха, то появлявшаяся, то исчезавшая в кумаре, всё-таки исчезла бесповоротно. Развалившийся головной убор Аскука был передан в знак доброй воли деве, на которую Аскук весь вечер бросал горячие взоры. Отпрявши от молодого человека с «Твистером», Аскук приобнимал эту деву и, мирно засыпая, потягивал свою трубку мира.

– Я пойду, наверное, уже, – сказала Аня. – Час мой сильно растянулся, и если об этом узнают, то мне здесь больше не работать.