В этот момент сэр Тоуд увидел на лугу мужчину с переносным фонарём в руке. Сияние светлячков в фонаре мягко освещало его лицо, вырывая из темноты красный нос крючком и совиные брови.

– А! Вот вы где! – воскликнул мужчина и от души рассмеялся.

– Галантерейщик! – выдохнул Питер.

– Трактирщик! – выпучил глаза сэр Тоуд.

И оба были правы, ведь галантерейщик Питера и трактирщик сэра Тоуда оказались одним и тем же человеком. Чудесных шляп на нём больше не было, а яркое пальто и смокинг сменили костюм и мантия с капюшоном.

– Превосходно, Алистер, – сказал он, помогая мальчику подняться. – Ты времени зря не терял.

Питер отпрянул от него.

– Кто вы на самом деле? И куда вы нас забросили?

И мальчик сжал кулаки, приготовившись к драке.

Мужчина не двинулся с места, как будто угроза Питера его не касалась.

– Зовут меня мистер Паунд. А в том, что ты сюда попал, я едва ли виноват. Всё это дело рук профессора!

– Кого-кого? – переспросил Питер.

Через луг к ним, хромая, приближался второй мужчина.

– Не слушай его, ни слова правды он не сказал, Питер. – Голос этого человека напоминал паутину и пах застарелыми пряниками. – Мистер Паунд любит поскромничать. Это, конечно, дело моих рук… Но не только.

– Кто вы? – спросил Питер требовательным тоном. – Откуда вы знаете моё имя?

Старик усмехнулся:

– Я профессор Кейк. Это мой остров. И твоё имя, Питер Нимбл, – это ещё не всё, что я знаю.

Питер проснулся от свиста чайника на плите. Он лежал в сплетённом из соломы гамаке, который тихонько покачивался на ветру. Мальчика вымыли, и его одежда была совершенно суха. Кто-то вынул золотые глаза из глазниц Питера и надел ему на голову новую повязку. Новой оказалась и одежда: лохмотья исчезли, и на их месте появились новые вещи, точно такие же, как старые, но из более прочной ткани и с ровными строчками. Питер высунул из гамака ногу и аккуратно нащупал пол, а затем встал и ощупью прошёлся по комнате, пытаясь понять, где оказался. Он стоял на открытом настиле, который, по-видимому, покоился между двух веток гигантского дерева. Разбудивший его чайник кипел на чугунной плите, тихо постанывающей в углу. Питер не мог сказать, сколько проспал; воздух пах ночью, но кожу мальчика как будто гладили мягкие лучи.

– Это луна, – объяснил профессор Кейк, ковыляя вниз по деревянной лестнице. – В этой части света она висит несколько ниже.

Питер повернул лицо к небу. Он всегда чувствовал лунный свет, но так сильно – никогда. Сейчас он едва ли не ощущал вкус луны, сияющей сквозь балдахин из листьев.

Старик снял чайник с огня и принялся готовить чай.

– Ты был очень усталым. Проспал целый день.

Питер почувствовал, как окаменели его суставы. Такое с ним случалось невообразимо редко – только после долгого восстанавливающего сна.

– Я не хотел вас утруждать, – сказал он.

Старик фыркнул и отмахнулся от извинений.

– Не могу тебя ни в чём винить, малыш. Когда небеса так близко, солнца становится слишком много. Я и сам предпочитаю ночи: мир приобретает дополнительные измерения, когда его укрывает тень.

Питер тени никогда не видел, но, кажется, понимал, что имеет в виду профессор: не раз за свою жизнь ему приходилось размышлять о тайном счастье бодрствования, когда весь город спит.

Профессор подвёл Питера к пыльному креслу с подголовником и дал ему кружку чая с травами и пряностями. Мальчик сел и попытался при помощи осязания, слуха и обоняния извлечь всю возможную информацию о своём благодетеле. Профессор Кейк был сгорбленным старичком, и голос его был таким же шишковатым, как костяшки на руках. Шаркающие шаги перемежались пунктирным стуком трости, сделанной из страусиного позвоночника. Не первой свежести костюм скрывали слои нескольких пальто, и мальчишка слышал, как где-то в глубине тихонько тикали маленькие карманные часы. Запах, исходящий от мужчины, напомнил Питеру о золотых глазах, и он забеспокоился, что же с ними стало.