Око за око… Зуб за зуб… То, что ты делаешь другим, к тебе и возвращается…
Что хотел сказать Ян Фишхоф?
Конни постоянно пересказывала истории, которые слышала в Патронажной службе – исповеди людей, которые на смертном одре испытывали необходимость признаться во всем – от прелюбодеяния до мошенничества. Матери и отцы оплакивали упущенное время, что могли провести с детьми, которые по той или иной причине отвернулись от них. Люди в последние часы жизни рассказывали о жестоких и аморальных поступках, о которых раньше не осмеливались заговаривать.
Они должны были оставить подобные воспоминания в этом мире, прежде чем перейти в иной.
Он достал мобильный и негнущимся указательным пальцем ввел имя в полицейский регистр CPR[9].
Где-то под грудой бумаг зазвонил мобильный телефон. Стол Элоизы Кальдан на ее рабочем месте в «Demokratisk Dagblad», как обычно, был завален записными книжками, вырезками и разного рода судебными документами. Клеевыми стикерами, стаканчиками из-под кофе и ручками, которые писали только время от времени.
Она успела ответить, прежде чем звонок оборвался.
– Алло?
– Д-алло! – бодро протрещал голос Шефера на другом конце провода. – У тебя есть минутка?
– Да, если очень быстро, – Элоиза переложила телефон в другую руку и продолжила писать на бумагах, которые готовила, – через три минуты у меня редакционное совещание.
– Хорошо, я только хотел сказать, что проверил имя, которое ты оставила вчера вечером.
– Правда? – Элоиза перестала писать. – Спасибо, Шефер, это очень мило с твоей…
– Да, но я ничего не нашел. Ни в регистре CPR, ни где-либо еще.
У Элоизы упали плечи.
– Но ты говорила, что твой приятель родом из Южной Ютландии, – продолжал Шефер, – поэтому я позвонил одному парню по имени Петер Зельнер, моему знакомому по полицейской академии. Он следователь и живет в Гростене. До середины нулевых в городе был большой полицейский участок, но сейчас он закрыт, и… да, не думаю, что у них в городе вообще есть полиция. Ближайший дежурный офицер сейчас, вероятно, в Сеннерборге, по крайней мере, Зельнер там, так что…
– У меня всего пара минут, Шефер.
– Ну, я спросил, не знает ли он кого-нибудь по имени Мадс Орек, то есть не встречалось ли ему это имя по каким-либо причинам на работе. Да, действительно, сказал он, но человека, о котором он подумал, звали Мазорек. Не Мадс Орек.
Шефер произнес имя по буквам, и Элоиза записала его на клочке бумаги.
– Это по-немецки или по-польски или что-то в этом роде, так что, может быть, ты неправильно поняла Фишхофа, и поэтому я ничего не смог найти в архивах?
– Вполне вероятно. – Элоиза прикусила губу, размышляя над тем, что сказал Шефер. – Так это фамилия, говоришь? Ма́зорек – с ударением на первый слог?
– Ма́зорек, да. Том Мазорек. Он из Ринкенеса.
– Ладно, по крайней мере, место совпадает. Там родился и вырос Ян Фишхоф. Что ты можешь рассказать об этом человеке?
– Немного. Я не углублялся в детали, но вижу, что он погиб в 1998 году и что он…
– Значит, дело есть? – Элоиза выпрямила спину.
– Нет, там был какой-то несчастный случай. Похоже, здесь не за что зацепиться.
– Но кем же он был? У вас есть что-нибудь на него?
– Только старое досье. Речь там идет о беспорядках в баре, уличной драке, неоплаченных штрафах за парковку – по мелочам. Мой знакомый сказал, что его никогда не брали на мушку за какие-то серьезные преступления.
Журналист Могенс Бетгер прошел мимо Элоизы и легонько постучал по столу. Он указал на конференц-зал и сделал ей знак, что пора закругляться.
– Шефер, мне пора, но я хотела спросить: мне можно ознакомиться с этим досье?