Утро. Осень. Доки. Портовые краны. Солнце сквозь туман. Ленинград.

В ту осень, гуляя у Петропавловской крепости, он шел и оглядывался на лежащий на асфальте ярко-зеленый лист на фоне разбросанных по земле желтых листьев, и думалось ему: «Вот этот момент еще не ушел». Как будто оглядываясь и смотря на удаляющийся лист, он возвращался в то, уже прошедшее время. Когда смотрел вперед и не думал об этом листе, казалось – там будущее, оно уже наступило, прошлое навсегда ушло. Но что-то заставляло его оглянуться, и опять вдалеке все так же лежал этот зеленый лист, и был тот же самый момент, когда он в первый раз видел его. И оказывалось, что прошлое продолжалось.

⠀ ⠀

Несколько пожелтевших тетрадных листков. Записи начинаются и кончаются на полуслове.

…назначили в другой полк, и они уехали в город Моршанск. Этим, как говорила мать, связь со всеми родными отца была прервана, так как отцу, по его роду службы, приходилось все время ездить. Он был на Турецкой войне, был ранен под Кюстенжи и там, в болотах и на холоде, потерял совершенно свое здоровье. Его я помню уже больным, бледным и худым. Полк его тогда стоял в Польше. Мы жили в Варшаве, Люблине и Коломе, где я и начала учиться в подготовительном классе местной гимназии. Но опять был переезд. Мы переехали в местечко Пяски. Вот это я уже хорошо помню. Маленькое местечко, крайне грязное, населенное исключительно еврейским населением. Помню были там очень вкусные булки – халы, горячие, которые еврейки пекли дома у себя, а потом разносили по домам. Нас к тому времени было уже трое: я – семи с половиной лет, сестра Вера двух лет и маленькая Зина одного года. Помещение у нас было маленькое в три комнаты (квартиры военным тогда отводили казенные).

Вот как-то вечером приехал из похода отец, совершенно больной и привез нас всем подарки. Мне – серую шубку с серым барашком, Вере – голубую с белым, Зине – все белое. А для матери красивую серую фланель с голубыми полосами (она сбереглась у меня, и я, выходя замуж, сшила из нее платье). Все это было привезено из Лодзи. Это был как раз 1883 год.

Итак, отец приехал больной. Сказал: «Это вам уже, видно, в последний раз». И действительно он больше не встал. Помню было много докторов, много военных, очень много на столах лекарств, но все напрасно.

Помню, как нас, всех трех поставили около кровати умирающего отца, помню, как он гладил нас по головам. Нас увели спать, а утром его не стало. Мать, конечно, была в страшном горе и потеряла совершенно голову, так как осталась одна с троими малолетками на чужой стороне, никому не нужная, без всяких средств к существованию. Отца хоронить в Пясках было нельзя, так как там не было церкви, и его на лошадях перевезли в Красностав, где и похоронили на русском кладбище, в большой братской могиле, где хоронили всех русских военных.

Через несколько дней мать, там же в Красноставе наняла одну небольшую комнату, где мы и поселились. Отец умер, и теперь, не то что тогда, у одинокой женщины с троими детьми не было на чужой стороне никого из близких людей. По распоряжению командира полка наши вещи из Пясков в Красностав перевезли на полковых лошадях. Но когда все это пришло на место к нам, то было поломано, помято. Помню швейная машинка и самовар были превращены в лепешки, стулья поломаны.