– Так доча понимает благодарность, – ворчал Семен Иванович, надевая пальто, но про себя благодарил: ее и Бога, ведь без помощи этих двоих жизнь стала бы очень тяжкой.

– Ну а что ты хотел? Жизнь, – объясняла жена.

Встав с постели и опираясь о стену, она тяжело дышала и осматривалась по сторонам, будто оказалась в незнакомом месте. В действительности ей было больнее: в детстве и юности дочь была ее лучшей подругой, отдалилась слегка, обучаясь на последних курсах университета. А затем внезапно уехала, сначала в Европу, но вернулась в Россию.

Мать просила о встрече, плакала возле окна, а Семен Иванович уходил на кухню и там засыпал. Затем просьбы о встрече кончились, а с ними и все разговоры. Дочь исчезла, стала другим человеком, выбрала мир, о котором они никогда ничего не узнают, даже самого главного: хорошо ли ей там? Они не знали, замужем ли дочь до сих пор, или уже разведена, или уже с другим, – единственным контактом с ней были сообщения, приходившие изредка с телефона, а тот был по большей части выключен.

– Дай мне руку, – попросила жена привычным, ничего не выражающим голосом, и старик, босой и одетый в пальто, прошел через коридор ей навстречу и протянул руку. Она оперлась, чувствуя в руке силу, которой ей так не хватало, прижималась к нему все крепче. Эта сила не могла ее защитить или спасти перед лицом самого страшного, но эта сила еще была, и в руках старика она чувствовала жизнь, в то время как ее собственная сила стремительно уходила. А самое страшное уже являлось по ночам. «Забери меня! – кричала она старику сквозь сон бессвязные слова. – Верни мне!» А он закутывался в одеяло и бесконечно долго на нее смотрел.

К середине дня у Семена Ивановича разболелась голова, да и слабость дала о себе знать в самый неожиданный момент. Виски сдавливала какая-то непреодолимая и жестокая сила, перед глазами кружили пятна, все плыло – потолок, стены, тревожно качалась из стороны в сторону блеклая лампа на черном проводе, свисавшая над прихожей, как будто дело происходило не в панельном жилом доме, а на корабле при сильной качке. Старика резко затошнило, голова взорвалась совсем уж неестественной, непривычной болью, и на какое-то мгновение отнялось зрение. Он резко качнулся вправо, заваливаясь на жену, и, не желая потянуть за собой, выпустил ее руку. Но так и не смог увернуться; падая, толкнул ее, и без того потерявшую равновесие.

Это могло быть смешно, засними кто такую картину на видео: два старичка падают по дороге к входной двери. Они и сами посмеялись бы – к своим годам им удалось сохранить чувство юмора и добрую иронию друг к другу, – когда бы, падая вслед за ним, она не ударилась головой об угол тумбы. Издав какой-то – то ли хлюпающий, то ли хрипящий – звук, она потеряла сознание, да так и лежала возле тумбочки, а рядом, на расстоянии вытянутой руки, в беспамятстве со стонами ворочался старик. Тусклая лампочка висела над ними неподвижно, на кривом черном проводе, и совсем не шаталась, ведь это был не корабль, а обычный панельный дом.

Сколько прошло времени, он не мог понять, да и выяснить это не было никакой возможности. Мысль бежала впереди, была сильнее физической возможности встать. Он отчетливо понимал: что-то случилось с женой. Внезапно настигшая слабость, едва возвращающееся зрение, дикая головная боль приковали его к полу, только судорожно двигалась рука, цеплялась за стену, пыталась оттолкнуться от пола, но не хватало сил.

Он окликнул ее по имени – один раз, другой, – испугавшись собственного голоса, ставшего внезапно хриплым и неестественно тихим, в то время как хотелось орать. Вдруг что-то укололо в сердце, затем еще и еще; превозмогая боль, он пытался привстать, чтобы увидеть ее, но не получалось. Через какое-то время голова бессильно упала на пол, издав глухой стук. Чтобы помочь, нужно было прийти в себя, нужно было лежать и ждать.