Потом будет буквально физиологическое ощущение тяжести слова «никогда»…

Такой комнаты в своей сознательной жизни я не помню: ни в детстве, ни в старой квартире родителей, ни в новой. И уже не вспомню никогда.

Но я отчетливо помню тот момент.

В палате была Ты.

Ты прощалась со мной.

Ты приняла решение уйти от меня навсегда.

ПИСЬМО

Одно из первых моих ощущений себя почему-то связано не с оценкой меня моими приемными родителями: «Ты у нас самая красивая, самая замечательная, самая любимая!», а с собственной неожиданной оценкой.

В соседнем доме жила девочка, Милена Сокова.

Я считала ее невероятно красивой: длинные вьющиеся русые волосы, всегда схваченные пышными и воздушными бантами, тонкие черты белоснежного лица, точеная фигура.

На меня она производила впечатление «девочки с голубыми волосами».

А какой у нее был голос! Трели сказочно красивой птички!

Хотелось стоять и внимать, стоять и молчать, просто стоять и стоять рядом.

В общем, хотелось тянуться к прекрасному.

И очень, очень хотелось быть такой же красивой и такой же прекрасной.

И, кажется, не только мне: красота притягивает, правда?

Красивых любят сразу. К красивым сразу располагается общество.

А некрасивых обычно сторонятся или, что хуже, высмеивают. Факт.

Мы были примерно одного возраста, мы гуляли дворовой компанией вместе.

Уж я не знаю, какие мысли были у других детей с нашей улицы, но лично мне казалось, что я примерно также красива, с прекрасными вьющимися волосами, тонкими руками и ногами, очаровательным голоском и всеми атрибутами прекрасности обожаемого ребенка!

Мы же были подругами! Какие могли быть сомнения?!

Так вот, после очередной прогулки возвращаюсь я домой и на волне восхищения своей подругой подбегаю к зеркалу…

И, боже, ЧТО я там вижу?

Темное, очень смуглое лицо, стриженое «под мальчика» с короткой черной челкой из жестких прямых волос, широкий нос картошкой, короткие толстые ноги и руки.

И самое главное: девочка из зеркала говорила странным низким голосом, которому позавидовал бы любой мальчишка с нашей улицы!

Бессмысленно говорить, как я обалдела. Рыдала от обиды. Помню, я не могла остановиться.

Как же было страшно и обидно: оказывается, я была урод.

Причем полный урод. Урод навсегда. Я поняла это сама, без сторонней подсказки. В том возрасте, когда меньше всего это можешь понять и оценить.

Это был удар, беспощадный удар, удар ниже пояса или чего там еще: за что? Почему так? Почему я? Что-же делать?

К кому идет ребенок, когда ему плохо? Ребенок идет к маме.

Что ожидает ребенок от мамы? Тепла, успокоения, ласки, слов любви, ощущения того, что он самый-самый на свете и лучше просто не бывает.

Что сказала моя мама?

Она сказала так, будто отмахивалась от назойливой мухи, мешающей заниматься своими делами: «Я не понимаю, почему ты плачешь. Ты хорошая девочка, у тебя красивое платье. Ты не урод. Успокойся. Ты придумала себе полную ерунду».

Я не помню, чтобы она погладила меня по голове, поцеловала, обняла, успокоила. Дала как-то понять, что горестные мысли ребенка или его поступки с легкостью перекрываются теплом материнской любви, нежности, тепла и понимания. После которого наступает успокоение и приходит надежда, что все будет хорошо.

Это ощущения без объятий, без «погладить по голове», без слов любви будет потом преследовать меня всю жизнь.

Я всю жизнь буду чувствовать острую нехватку этого, метаться в поисках вариантов, куда и к кому приткнуться и прижаться, но ВПЕРВЫЕ это ощущение я помню именно тогда.

Закрылась ПЕРВАЯ дверь.

Как я в итоге успокоилась? В деталях уже не помню, мне было около четырех-пяти лет. Помню себя в одиночестве в комнате с закрытой дверью с пониманием, что меня не любят, я им не нужна, им все-равно, что со мной, я им чужая.