Собор был полон, но тишина почти звенела, отражаясь в его колоннах, иконах, горящих свечах.
Только голос дьякона, устремляясь к куполу Храма, вливался тугой волной в сердца молящихся:
– Еще молимся о богохранимой стране нашей…
Из алтаря вышел мой духовник отец Владимир и рукой указал подойти к нему. Я взошел на амвон.
И распевно звучал голос дьякона:
– Еще молимся о братиях наших, священницех, священномонасех, и всем во Христе братстве нашем…
Отец Владимир, убеленный сединами протоиерей, провел меня на клирос, представил регенту, сказал ей:
– Владыка благословил его учиться петь и читать на клиросе. Певуче лился голос дьякона:
– Еще молимся о плодоносящих и добродеющих во святем и всечестнем Храме сем…
Клирос трижды отзывался на провозглашенное прошение:
– Господи, помилуй…
И я, как умел, пел вместе со всеми. А через час, когда тишина Храма еще больше сгустилась и напряглась в ожидании, и голос священника в алтаре за закрытыми царскими вратами произнес:
– Пийте от нея вси, сия есть кровь моя Нового завета, яже за вы и за многие изливаемая во оставлении грехов, – на амвон поднялся староста причта и, пошептавшись с регентом, грудью пошел на меня со словами:
– Выйдите с амвона!
Чтобы не нарушать одухотворенной тишины Храма, я молча спустился по ступеням и встал среди прихожан. На клиросе запели:
– Тебе поемъ, тебе благословимъ, Господи…
Видя, что я не вышел из Храма, староста снова подошел ко мне:
– Чтобы больше я не видел тебя здесь…
На следующий день отец Владимир вручил мне ответ архиепископа Гедеона на два мои послания к нему:
«Такой обширной перепиской мне заниматься некогда. Игнорировать церковные таинства и нормы нельзя, а тем более хотящему быть строителем тайн. Воцерковляйтесь, учитесь и вырабатывайте дух смирения и послушания, и Господь укажет вам дальнейшее» (1983).
С ответом архиепископа отец Владимир вновь привел меня на клирос. И объяснился с регентом. И со старостой мы пожали друг другу руки – извинился он, думая было, что я самозванец какой-то здесь. Однако ощущение жесткого «неприятия» у меня осталось.
Был день Успения Приснодевы Марии. И вынесли плащаницу из алтаря. Началось помазание елеем, привезенным с Афона. С клироса я спустился вниз и подошел для целования плащаницы. Священник помазал меня елеем. И я вернулся на клирос.
– А ты что здесь делаешь? – обратился ко мне, вышедший из алтаря священник.
– Я… пою на клиросе… – ответил несмело отцу Павлу, – благословите, отче, – и ладони сложил, ожидая его благословения.
– Что-то раньше не видел я тебя здесь, – отстранился он. – Почему на клиросе посторонние? – повернул он свою бородку клинышком к регенту. Та недоброжелательно по отношению ко мне ответила ему…
Письмо 8. Послушник
14 августа 1999.
Друг мой, каждодневное обращение к тебе в письмах вот уже на протяжении 10 дней, почти осязаемым и зримым сделали твое присутствие за моим рабочим столом.
Так и ощущаю перед собой твою колоритную фигуру, широкоплечую и высокую, и исходящие от тебя уверенность и спокойствие, внутреннюю собранность и внешнюю солидность, чего мне постоянно недоставало. Сними же пиджак, дорогой мой человечище, ослабь немного галстук, рассупонься чуть-чуть, чтобы тело не мешало духу воспринимать то, что я сплетаю для тебя в затейливый узор из слов и предложений, вместе образующих разного рода фигуры из последних 25 лет моей жизни после лагерей.