Сегодня у нас один из ротных командиров (и очень боевой, но, увы, молодожен) бросил фразу, что в газетах он читает только о мире, и видела бы ты, как его взяли в переплет; стали говорить, что жена с ним разведется по чувству оскорбленного патриотизма, что за каждое произнесенное слово «мир» ему жена не напишет письма, а за слово «война» прибавит лишнее, а за слово «война во что бы то ни стало» наполнит лишнее письмо поцелуями.

Эти две недели пришлось прожить при обстановке очень оживленной; сейчас стало немного тихо, а напр[имер], два дня тому назад по небольшому району, где находится церковь и мой дом, противник выпустил 278 снарядов; со мною остался только начальник связи, а остальным – батюшке, докторам, обозам, нестроевым, адъютанту – я разрешил остаться в шести верстах сзади, где бесится мой жеребенок. Осипа все еще держу около себя. Относительно Каменца имей в виду, что тебе могут убавить квартирные, т. е. уменьшить твой доход рублей на 50. Конечно, при тех удобствах, которые ты получишь от сада и простора, это пустяки. А может быть, я и ошибаюсь; поговори с папой. Беру вновь лупу и стараюсь рассмотреть и цыплят, и свою изящную и красивую женушку, у которой профиль был самый правильный во всем институте (по точным измерениям ниткой). Если бы был с вами, где бы я сел? Вы так плотно разместились, ореху упасть негде. Я сел бы у ног моей славной наседки, целовал бы эти ноги и всю ее, а потом по очереди всех цыплят, ставя точку на Генюше.

Крепко вас обнимаю, целую и благословляю.

Дорогая моя Женюрка!

Вчера было два сюрприза; зовет меня к телефону особоуполномоченный Кр[асного] креста нашей армии… Начинаю с ним говорить из моего лесного убежища; оказывается, Г. Г. Лерхе; поговорили по-хорошему (война все нехорошее предает забвению и ровняет, мирит людей, работающих на ее суровом поле); он привез с собою М. В. Родзянко, который хотел к нам ехать на позиции, чтобы приветствовать нас как земляк (полк и он из Екатеринослава), но я отговорил, и М[ихаил] В[ладимирович] довольствовался тем, что набросал свой привет на бумаге и прислал мне, а я по поводу сего отдал особое приказание. Второй сюрприз – появление у меня Горнштейна с письмами, сластями, непромокашкой, шапкой и рассказами. Любовался фигурами спортсменов и слушал описания нашей домашней суеты. По обычаю, Горнштейн в большом восторге от балерины и говорить о ней спокойно не может.

В первый раз из твоего письма узнал, чем задерживается мое производство в генералы. Но не понимаю, почему я должен откомандовать целый год полком, чтобы (на войне и за боевые отличия) получить генерала? Война дает свои нормы. Довгард (если не ошибаюсь в фамилии) [Довгирд] получил генерала из начальников штабов. Полком я командую с 30 октября, т. е. без двух недель полгода; не считают ли там время моего командования с конца декабря, когда я утвержден Государем Императором, т. е. на два месяца меньше. Да и что может мне помешать покомандовать полком в чине генерала? Таких командиров очень много. Ну, да им там виднее. «Никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь», или, как говорит моя милая детка, «что ни делается, делается к лучшему»… Папа пишет, что мне нужно потом немного отдохнуть на бригаде, так как по его наблюдению в штабе работают очень нервно и много… опять-таки, как придется. Все это так сложно, и вещи случаются самые неожиданные.

Шинель нашлась, и новой мне не надо; нашлась она в двадцатом сундуке. Присылка тобой непромокаемого пальто пришлась как нельзя более кстати; несколько дней тому назад я писал тебе о ней, а сегодня уже получаю. Сласти едим, наслаждаемся и хвалим качество этого материала в России.