Больше я ничего не мог сделать: наш груз не прошел, интендантство ограничилось только обещанием (какое-то канцелярское, не военное учреждение, не имеющее никакой нравственной связи с войсками), а купить в окрестностях – зрящее дело… К 12 часам дня подошел первый вагон; он предназначался для других, но я выпросил его для полка и тотчас же отправил на позиции; получено было свыше 600 куличей (больших и малых), более полутора т[ысяч] яиц, сало и т. п. Я облегченно вздохнул; хотя ребята тем самым должны были разговеться на 12–14 часов позднее, но это уже с полгоря; во всяком случае ребята получили по хорошему шматку кулича и по половине яичка. Сегодня мы получили еще посылку, а потом они пойдут… А интендантство действительно ужасное учреждение; будь это военные чиновники, я и слов не терял бы, но это офицеры и при том нередко получающие ордена с мечами… (кажется, на это теперь обращено внимание).

Я веду несколько дней бой против тройного противника, все поглощены этим, и вдруг интендантство просит, чтобы ему была доставлена сложная справка о лошадях, ремнях, штыках, подсумках и т. п. и т. п. Направили они бумагу начальнику хоз. части, тот ко мне с рапортом; я послал интендантов ко всем чертям и просил их «не мешать моим ротным командирам вести великое дело боя». Не знаю, чем все это кончилось, но меня и ротн[ых] командиров оставили в покое. Единственно, в чем они подвинулись вперед, это в том отношении, что не воруют так, как в Японскую кампанию, а душа их, понимание дела и чувств, и нужд военных, осталось прежнее… сухое, канцелярское, малодушно формальное.

Ну, довольно. Хотел поговорить о других вещах, да надо заняться делом. До нас доходят слухи о попытке Австрии мириться с нами… Может быть, опять начнутся разграничительные работы; думаю, что меня не забудут. Приехал офицер из высокого штаба и наговорил нам кучу сплетней… мы карпатские дикари (ты нас называла орлами) и таращили глаза, и хохотали… находят же люди время. Мою золотую женушку и малюську троицу крепко обнимаю, целую и благословляю.

Дорогая моя Женюра!

Вчера прибыл Осип, сегодня он раскладывается, все стоит вверх дном, а одновременно же у меня на фронте идет большая перепалка… и я прямо растериваюсь, заниматься ли мне войною или отдаваться впечатлениям, принесенным мне Осипом. Сегодня с ним успел немного поговорить, много смеялся, и все, конечно, приводило меня в страшное оживление. Он, каналья, не мог ответить мне на некоторые вопросы, например, хорошо ли катается Генюша на коньках. Об нем он говорит в хорошем тоне, о Кирилке – небрежнее, об Ейке – с восторгом. Твои брелоки (яички) я раздал офицерам со словами: «Командирша с нами христосуется». Это очень удачная мысль. Карточки получил, и на одной из них ты выглядываешь совершенно хорошо.

С подарками для детей поступлю, как пишешь. О посылаемых в Россию буду думать, сейчас нет минуты свободной. Сейчас идет поезд, и я спешу написать тебе хоть что-нибудь. Вероятно, ни сегодня, так завтра тронемся вперед; буду говорить об этом, как ты просишь.

Крепко обнимаю, целую и благословляю.

P. S. Сейчас адъютант носится с брелоками… много говору и оживления. Батюшка очень доволен пеленами и благодарит за изящную и сердечную работу. Не над ней ли ты сидела месяц? Андрей.

Дорогая Женюрка!

Сегодня я получил почту и много писем – от Авчинникова, Артюкова (и он меня вспомнил), от Романа Карловича и т. п., но от тебя ни строчки… Не знаю, такая ли линия или у тебя нет времени. Мы стоим на том же месте шестой день. Все время говорим о жеребенке, который, по-видимому, сама прелесть. Как мы его назовем? 1 апреля выслал тебе 400 рублей, о получении упомяни. Получил письмо от Сидоренки; его, кажется, приняли очень хорошо и хотят сделать его каптенармусом штаба дивизии; тон письма бодрый, хотя обо мне, видимо, скучает. Осипа пока еще подержу. Сидоренко обещает мне написать еще в скорости.