Крепко вас обнимаю, целую и благословляю.
Ваш отец и муж Андрей.
Целуй папу с мамой и знакомых.
Дорогая женушка!
Это письмо Горнштейн бросит в ящик, а другое (от сегодня же) передаст тебе лично по прибытии в Петроград. Он тебе порасскажет про наше житье-бытье, хотя мне и трудно было поговорить с ним из-за постоянных хлопот. Осипа до сих пор еще нет, хотя ты хотела его выслать 9-го во вторник. Не задерживается ли он где со своими посылками? С Горнштейном я пересылаю свою шубу, папаху и еще что-то, что весною мне не будет нужно. С Осипом жду карточки, которые меня страшно интересуют. Что-то теперь говорят по поводу падения Перемышля! Воображаю, как заговорят газеты!
Крепко вас обнимаю, целую и благословляю.
Ваш отец и муж Андрей.
Дорогая Женюша!
Это письмо тебе подаст Горнштейн. Его приходится вновь командировать за велосипедами в Екатеринослав и телефонным имуществом в Петроград. Ему я дал на руки 400 рублей, а 800 приказал переслать тебе почтой… передай их Горнштейну, когда он приедет или заплати сама в магазины, где он произведет нужные покупки.
Вчера писал тебе с головной болью, к концу письма она как будто прошла, и я решил сходить в церковь, но назад еле дошел… пришел, упал и валялся от боли. Доктор дал какие-то гадости, и через час я был здоров. Так сильно у меня давно не болела голова, припадок был вроде того, при каком ты прикладываешь мне горячую воду. Характерно, что здесь на войне голова у меня болит сравнительно редко (кажется, вчера был третий или четвертый случай), и я это объясняю тем, что организм постоянно поднят; все функции проходят оживленно, а часто просто не замечаешь головную боль, она и проходит сама собою.
Горнштейн тебе порасскажет про наше житье-бытье последние дни. Он пытался ко мне иногда подходить, чтобы набраться впечатлений для передачи тебе, но мне все как-то был недосуг (а вчера, напр[имер], болела голова), т. е. недосуг внутренний; наружно я гулял по рельсам, но башка в это время работала вовсю, и отвлекаться посторонним разговором я никак не мог. Полк – вещь сложная, особенно при тех понятиях, которые я ношу в своем сердце. Другие командиры, когда идет бой, считают себя освобожденными от всяких других обязанностей: их люди не моются в бане, не говеют, перестают писать домой письма, занашивают белье, вшивеют… словом, ведут бой, да и шабаш. Я же настаиваю и настойчиво требую от ротных командиров, чтобы нравственная и бытовая жизнь людей по возможности шла своим чередом, как бы горяч и продолжителен ни был бой. Приходится бороться и нажимать на командиров, а особенно ломать голову самому, каким путем оборону позиции сочетать, например, с говением или баней… подчас это очень трудно, особенно, если с часу на час ждешь вражеского нажима. А тут вопросы мыла, сапог, штанов, смазки для сапог, мяса, оружейного и инженерного имущества и т. д. и т. д., вопросы, которые как метель вьются перед глазами командира и мутят его бедную голову. Я пробовал поначалу давать только общие директивы, но не тут-то было. Для убитых забывают вырыть могилу, в бане нет пару, и из котлов исчерпана вода, в ротах нет починки сапог (в некоторых, конечно), на позицию не все подаются ротные кухни, между ротными командирами возникают распри, особенно с командиром нестроевой роты… и приходится волей-неволей бродить, подобно старой ключнице, по углам, досматривать и подругиваться.
Как это ни смешно, но супругу твоему приходится даже регулировать вопрос о выдаче господам офицерам вина из Офицерского собрания…
И все это среди непрерывного боя (или, по крайней мере, в постоянном соприкосновении с противником)… увы, человек остается человеком… Больше того: на войне хороший и нравственно красивый человек становится еще лучше, но зато средний или плохой человек ниспадает до степени возмутительной дряни. На днях ко мне явился унтер-офицер, который где-то блуждал вне полка… похождения его были сомнительны, но мне разбираться было некогда: я послал его в самую строгую роту и велел устроить за ним надзор. И что же? Эта свинья при первом же случае сбежал к австрийцам и еще сманил с собою двух или трех молодых солдат, прибывших в полк за два дня пред этим. Моему русскому сердцу было страшно больно за этого проходимца, и я целый день не мог прийти в себя. Я слышал про такие случаи, но не думал, что это совершается с таким цинизмом. Много видишь (напр[имер], в Свод[ной] мне пришлось) такого, о чем воен[ные] историки не только не будут говорить, а не будут даже и знать.