Ближайшие и нежнейшие монгольские братья – лошади. Это незаменимые спутники нашей жизни, это больше, чем автомобиль для русского человека. Лошадь – это не статус, это душа, жена, это – часть тебя. А еще шелковые гривы монгольских лошадей, похожи на море.
Писать о родине моей можно бесконечно долго, много у нас интересных обычаев, мыслей, задач, притч, но наиболее отражается монгольская душа в прекрасной монгольской поговорке – «верблюд не подозревает, что он горбат, а монгол знает, что он счастлив». И этим сказано все.
Фетровое небо
Что-то скрывал в себе тощий человек в зеленой шляпе. Долговязый, сутулый, словно не вмещающийся в этот круглый мир, был осторожен в движениях, ибо кое-что знал об ответственности и, казалось, взвешивал каждый свой шаг, а уж после шел. Он часами наблюдал за людьми, за муравьиным течением жизни, а затем одним лишь движением серых бровей на бесцветном лице насупливал поля фетровой шляпы.
Однажды, когда помыслы его были особенно чисты, но как с ними жить он еще не знал, он побывал там, где нет тайн, загадок и вообще все ясно как божий день. И он был ясен и даже прозрачен, но что-то скрыл.
Там этого не заметили или же сделали вид, но предупредили: если не вытряхнешь свой тощий тюфяк как положено, то, что останется, прорастет. И именно то, что ты спрячешь, будет самым опасным для тебя. А сами над всеми страхами, недомолвками, загадками смеялись: рисовали в воздухе разноцветные мыльные пузыри, а потом тыкали в них детскими пальцами и заливаясь хохотом, краснея от восторга, восклицали:
– Плям! Вот они ваши тайны, вот они! Плям, плям!
Сначала это показалось длинному оскорбительным, но позже он смеялся вместе с ними, глядя, как лопается его растолстевшее, надутое отражение в переливающихся шарах.
Он вспоминал, как бабушка Хлоя, длинная, как сосна, зажав между ляжками в кружевных панталонах королевскую болонку, щелкала у нее блох и причитала: «И как это у них выходит, гады кусачие, одна останется – все равно расплод пойдет… самостоятельные какие».
И еще тогда длинный думал, какой же станет суетливая Жулька, если бабушка перещелкает у нее всех блох, неужели успокоится?
Длинный зарабатывал тем, что делал переплеты для редких и ценных книг. Работы было немного, но, получив деньги за переплет старинной библии или рукописного дневника какого-нибудь маркиза, он мог не беспокоиться о запасах кальвадоса и сушеной вишни.
Тогда он любил гулять и растворяться в дожде, становиться длинными косыми каплями и биться в крыши, в площади, в мостовые.
Когда деньги у длинного кончались, он доставал из пузатой перламутровой сахарницы одну купюру (их там было много) неизвестного нам народа и шел к старому еврею, который такие купюры обменивал на пригодные.