– Что за кощунство, что за кощунство! – повторяли вокруг. Будь я там, я бы тоже назвал это кощунством. Понимаешь, Юстус? Он считает Себя величайшим из пророков, который уже не словами одними, но самой жизнью Своей представляет Всевышнего.

Саул из Хеврона сказал:

– Мы не слышали Его слов, которые бы свидетельствовали о Тебе.

– Не слышали? – Он вскинул брови и взгляд Его стал вызывающим и одновременно призывным. – Исследуйте Писание, – Он указал на свитки, которые книжники держали в руках, – исследуйте Писание, и найдете там обо Мне. Но вы не хотите искать, потому что не имеете в себе любви к Богу… Приходят другие, самозванцы, которые только славы себе ищут, тех вы слушаете. Мне же, Который пришел только во имя Отца Моего и во славу Его, не хотите верить. Если бы вы поверили хотя бы Моисею! Он свидетельствовал обо Мне. Но и ему не верите. Как же Мне поверите?

После мощных, пронизывающих, самоуверенных и дерзких слов эти последние отозвались ноткой боли. «Как же Мне поверите…» Наши хаверы стояли молча, задыхаясь от гнева. Они возненавидели Его после этих слов. Позднее я слышал, как они рассказывали об этом в Великом Совете: губы их источали ненависть, словно запах съеденного чеснока. Больше всего их оскорбило высказывание, что они не верят Мессии. А я? По правде сказать, я не знаю, что об этом и думать. Признаюсь: Этот Человек временами позволяет Себе говорить вещи просто неслыханные. Ведь ты сам, будучи столь мудр, знаешь, что существует два вида истины. Одна – исключительно для рассудка; неважно, принимаем мы ее или отбрасываем, даем себя убедить или создаем вопреки ей свою контрправду. Но когда мы перестаем рассуждать, когда мы спим, едим, ведем легкие беседы с близкими, любим, – тогда эта правда становится нам абсолютно безразлична. Но есть иная истина, которую недостаточно принять разумом. Необходимо принять ее всем своим существом, ибо пока мы так ее не примем, она будет отзываться в нас бунтом и болью. Кто знает, не такого ли рода истину Он проповедует, и именно поэтому Его слова действуют на меня с такой ошеломляющей силой. Каждое из них представляет собой требование. И какое требование! Я Его не ненавижу… За что мне Его ненавидеть? Порой мне даже думается, как было бы прекрасно, если бы существовала Истина столь всеобъемлющая, столь без остатка наполняющая существование, как та, о которой Он говорит. Понимаешь, Юстус? Допускаю, что это может задеть тебя. Ты вложил когда-то столько труда в то, чтобы укрепить в моей душе беспристрастие мудреца, для которого важна не жизнь, а истина. Однако Этот Человек, если Его действительно можно назвать философом, проповедует иной принцип. Говорит, что важна именно жизнь, ибо в ней правда… Что-то в этом духе… В любом случае для Него жизнь и истина не обособленные понятия. А для меня? Не знаю…

С утра в городе только и было разговоров, что об этом исцелении. Люди спорили, хотели отыскать Иисуса. Он же ночью исчез из Иерусалима и больше уже не появлялся. Праздники прошли, и я понял, что напрасно жду Его возвращения. Если я хочу прибегнуть к Его силе и знанию ради того, чтобы спасти Руфь, я должен сам за Ним пойти. Руфь опять плохо выглядит… Опять не ест, опять смотрит душераздирающе грустным взглядом…

Итак, я двинулся в путь. Я пошел, разумеется, берегом Иордана, чтобы не столкнуться с самарянами. Здесь уже стояла жара: деревья и кусты распускались прямо на глазах. Мутная, едва опавшая после весеннего разлива вода по самые берега заполняла русло реки. Навстречу попадалось множество народа: это богомольцы возвращались с Праздников.