А теперь несколько прощальных слов в качестве объяснения. Заметка Олькотта, которая дала такие бедственные результаты и единственное в своем роде недоразумение, была написана 27 го. Ночью 25-го мой возлюбленный Брат сказал мне, что мистер Хьюм говорил в комнате Е.П.Б., что он сам никогда не слышал, чтобы Олькотт рассказывал ему о том, что он, Олькотт, лично видел нас; он также слышал продолжение разговора, что если бы Олькотт это сказал ему, то у него нашлось бы достаточно доверия к этому человеку, чтобы поверить в сказанное. К.Х. намеревался просить меня пойти к Олькотту и сказать, чтобы он действительно рассказал мистеру Хьюму [о своей встрече с К.Х.] [3]. К.Х. думал, что Хьюм будет рад узнать некоторые подробности. Желания К.Х. для меня закон. Вот почему мистер Хьюм получил это письмо от Олькотта в то время, когда его сомнения уже улеглись. В то же самое время, когда я передавал свое послание Олькотту, я удовлетворил его любопытство в отношении вашего общества и сказал, что я о нем думаю. Олькотт попросил, чтобы я разрешил ему послать вам эти записки, на что я согласился. В этом весь секрет. По моим собственным соображениям я хотел, чтобы вы знали, что я думал о ситуации несколько часов спустя после того, как мой возлюбленный Брат ушел от этого мира. Когда письмо дошло до вас, мои чувства до некоторой степени изменились, и я значительно переделал заметку, как я уже говорил раньше. Так как стиль Олькотта заставил меня смеяться, я добавил свой постскриптум, который относился исключительно к Олькотту, но тем не менее мистер Хьюм целиком отнес его к себе.

Давайте бросим это. Я заканчиваю самое длинное письмо, какое когда-либо писал в своей жизни, но делаю это для К.Х., и я доволен. Хотя мистер Хьюм может думать по-иному, «марку Адепта» надо искать…[136], а не в Симле. Я стараюсь держаться на должной высоте, каким бы плохим я ни был как писатель и корреспондент.

М.

Только вчера я приехала поздно вечером из Сахаранпура. Дом очень хороший, но холодный, сырой и мрачный. Получила кучу писем и первым делом отвечаю на ваше.

Наконец увиделась с М. и показала ему ваше последнее письмо, вернее, письмо Бенемадхаба, на котором вы нацарапали вопрос. На последний М. отвечает. Это я написала под его диктовку и теперь копирую[137]:

«Я написал Синнетту свое мнение об аллахабадских теософах (однако же не через меня?). Адитьярам Б. написал глупое письмо Дамодару, а Бенемадхаб пишет глупую просьбу мистеру Синнетту. Так как К.Х. решил переписываться с двумя лицами, оказавшимися в высшей степени полезными и нужными Обществу, – они все, умные или глупые, понятливые или тупые, возможно, полезные или же совершенно бесполезные, тоже претендуют на непосредственную переписку с нами. Скажите ему (то есть вам), что это нужно прекратить. Веками мы ни с кем не переписывались – и теперь не намерены. Что сделали Бенемадхаб или какой-либо другой претендент, чтобы иметь право на такое требование? Ничего. Они вступают в Общество и, хотя остаются такими же упрямыми приверженцами своих старых суеверий, как и ранее, не отказываясь ни от касты, ни от единого своего обычая, исполненные своей эгоистической исключительности, при этом еще рассчитывают видеть нас, переписываться с нами и во всем получать нашу помощь.

Мне будет приятно, если мистер Синнетт скажет каждому, кто вздумает обратиться к нему с подобными претензиями, следующее: Братья хотят, чтобы я доводил до сведения каждого из вас,