– Последний майский воздух, – она втянула воздух полной грудью и на выдохе скороговоркой выпалила: – А завтра будет лето. Я люблю лето. А вы?

Она присела возле меня и замерла.

– Я люблю весну, – ответил я.

– В моей комнате больше не будет весенних цветов. Они всё испортили. А я не беспокойна! – Последнее предложение она повторила громче.

– Кэтти, я верю.

Она улыбнулась и начала заплетать косу.

– Я могу тебя оставить?

– Только не присылайте ко мне её! Я ей не нравлюсь!

Я кивнул и оставил Катерину одну. Она не нуждалась в дозе успокоительного.

Я подошёл к посту и вернул не использованный шприц Инне.

– Ну ты волшебник, – подмигнула мне Инна. – Перекур?

Кивнул и вышел на веранду.

Кэтти находилась в больнице уже три года. Она попала сюда в двадцать лет, на пике своей молодости. Она была более переменчива в настроениях, когда я перевёлся сюда месяц назад. Сейчас же её болезнь протекала умеренно. Если бы она находилась в своей естественной среде, то её перепады эмоциональности случались бы ещё реже. Она более склонна к хорошим возвышенным настроениям, истерики с ней случаются не особо часто. Диагноз ей поставили в 15 лет, когда на уроке химии она по непонятной причине швырнула колбу с раствором в стену и ударила по лицу подбежавшую к ней учительницу. А дальше: нервный срыв, отца к директору, разговор со школьным психологом и выявление первых симптомов биполярного расстройства. Мать Катерины умерла от рака, когда девочке было 13. Истерики и срывы в течение года после потери списывались на раннюю утрату дорогого и очень близкого человека, никто не предполагал, что это первые симптомы психического расстройства. Отец начал пить и не уделял должного внимания и поддержки дочери, а она нуждалась в заботе, как никогда. С 15 лет Катерину поставили на учёт к психологу, а после и вовсе перевели к психиатру, когда её поведение стало неконтролируемым. Отец спился и умер, когда Кэтти исполнилось 20. Через месяц она попала в психиатрическую лечебницу, потому что смерть отца вызвала у неё другое эмоциональное потрясение, которое проявлялось не слезами и горем, а противоположными эмоциями. Первый год в лечебнице Кэтти пичкали психотропными.

Как молодому сознанию прийти в порядок, если его пошатнувшееся положение только усугубляли, а не пытались вылечить? Второй год лечения Кэтти провела в камере-одиночке, как особо буйная и нервозная пациентка. И, опять-таки, вопрос: как ей в одиночку справляться с переполнявшими её эмоциями, да ещё и запертой в четырёх стенах? Её крики о помощи ударялись о глухую стену. Она звала, но к ней никто не приходил. На третий год она замолкла. И её стали выводить за пределы одиночной камеры. Она искренне радовалась всему: солнцу, дождю, снегу, ветру, цветам и даже другим пациентам. Её перевели в палату в общем коридоре. Но даже несмотря на такое неправильное обращение, она не затаила обиду и всё равно отдавала предпочтение положительным эмоциям, чаще пребывая слишком счастливой, чем слишком несчастной. Есть ли хотя бы мизерный шанс, что её душа вылечится от недуга, и Кэтти сможет вернуться к обычной жизни? Я считаю, что есть, если к ней обращаться как к обычному человеку, считаясь с каждой её эмоцией.

Когда я докуривал, ко мне подошла Алевтина. Она уже была переодета и собиралась домой, её смена подошла к концу.

– Это письмо действительно предназначалось не мне. – Я заговорил первый, выбросив окурок в урну. – Случайно захватил его из коробки в подвале, когда сортировал их.

– Ладно, – тихо ответила Алевтина.

– У тебя завтра ночное дежурство? – Перевёл тему разговора я.