Таковы дела. За вычетом этих «проторей и убытков» мы все целы. Пришли сведения о Мартынове, зарытом по-прежнему в деревне в царстве Петлюры и погромов. Он сообщает, что «разделяет позицию ЦК». Да, забыл сообщить, что В. Майский, за исключение которого из партии нас так ругали, тоже объявился… коммунистом и уже пишет книгу «Почему я стал большевиком». Если не стал большевиком, то стал благосклонным к ним и Петр Павл. Маслов[343], приславший мне недавно письмо из Иркутска. Аким[344] был тов[арищем] мин[истра] иностр[анных] дел (при Ахматове) в кратковременной иркутской республике и, как видно, значительно полевел. Полевел также Шварц[345], с год находящийся на фронте.

У всех нас впечатление такое, что пока кольцо блокады не будет снято и Россия не выйдет из атмосферы вечной паники перед контрреволюционными военными набегами, нашей партии придется не жить, а прозябать. В это время впору не растерять связей, не утратить минимальной организованности и не утратить с[оциал]-дем[ократического] облика, к чему одинаково склоняют и наши правые, и наши левые. Но когда наступит «передышка», мы, мне кажется, еще воспрянем. Самый тот факт, что и среди самого гнусного террора и среди самого повального пресмыкательства перед большевизмом во всем мире находятся люди (сейчас только мы), часто простые рабочие, которые открыто и твердо противоставляют свое credo[346] большевикам – самый этот факт хотя и раздражает массы, уже привыкшие безропотно идти за диктаторами, но в то же время создает нам у них определенную репутацию, которая скажется в переломный момент. А ведь когда большевиков на полгода оставят в покое, их внутреннее разложение так явно обнаружится, что все отношение сил радикально переменится.

[…]

Дорогой Павел Борисович!

Пользуюсь оказией, чтобы написать Вам пока несколько слов, ибо товарищ уезжает завтра, и сегодня ему надо сдать письмо. Вероятно, я буду иметь случай на днях же написать подробнее. Сейчас же я хочу Вам сообщить главную, хотя и не «окончательную» новость: большевики объявили нам официально, что пустят меня и Абрамов[ича] за границу. Дело в том, что мы подали в Совет Народных Комиссаров мотивированное заявление, требуя, чтобы нас пустили «для организации» заграничного представительства «нашей партии» ввиду опубликованного Вашего заявления о сложении Вами полномочий[347]. Мы прибавили, что надеемся, что «советская власть считает себя достаточно прочной, чтобы не бояться нашего «тлетворного» влияния на наших западноевропейских единомышленников». Копию заявления мы в французском и немецком переводе разослали всем делегациям конгресса III Интернационала. Вероятно, это и послужило причиной того, что власти решили согласиться. Конечно, это ничего не доказывает: при прохождении бесчисленных, принятых здесь формальностей еще нас могут не пустить, особенно если к тому времени иностранцы разъедутся. Но некоторая надежда все же есть, и мы начинаем (вернее, я, ибо, по решению ЦК, поеду я один) хлопоты. В благоприятном случае я смогу выехать через две-три недели и, следовательно, к концу августа быть в Берлине. Быстрота отъезда будет зависеть в значительной мере от того, насколько легко удастся достать денег, которых при нынешнем курсе нужно будет очень много.