Доступность общения с живым материалом несёт в себе заманчивое предложение общения со смертью. Сказания и брошено всё в воду, как выкинуто было на сушу всё, что плавало на поверхности и вне её. Я обрёл право видеть и слышать без разбору все доводы и безрассудные идеи мои, которые были выкинуты на берег бесплодного моего существования.

Я вижу вас и смущаю я вас бездомники в ночи бесплотной. Я вам доверился и вижу ваши мысли наизусть и ценю их, как мне показано оттуда меня услышали и эхо.

Я говорил ему в лицо глаза свои прикрыв рукой и безобразные слова мои летели по ветру толпой. Спокойствие тиши ночной я иссушил губами речи и руки, омыв водой, не слушались по праву силы! Но высох спор, что мысли как сухой тростник шурша касался в пальцах хрупких. Сломались вы, вам мой укор, неинтересны стали думы. Развился, в крик переходя, тот кашель раненых от пальцев рук циновки тростника. Пошла вода от холода легка и глубока, да только боль приносит, как всегда, слегка. Носитель ты? Кого бы ты хотел носить в груди своей, зашитой раной закрыв распятие крестом ты обнажённый стыд прикрыл, чужую боль одел в оцепенение, ногой задвинул слабой и поступь уберёг. Прикрой глаза рукой, смотри в бездонный храм пустот своих ты глаз. Не обретут покоя руки, века, осоловевший страх. Я думаю, что мысли схожи с мыслями миров картин и звуков и даже если глух и слеп кто, возможность думать запрещена немногим.

Не тот был слаб кто миру дал себя, пророк был краток в изреченьях. Он нам сказал, что радость нам принёс не недостаток сил, а лишь причина суета убогих. Как крик стихает радость наша, но мир спокоен стал тогда лишь как скала.

Ничтожно право о себе мечтать безмерно мнить себя другим. Я, что ж устал иль стал другим? Я возомнил себя пророком, я стал им наяву. И время шло по кругу, не меркнув глаз слепил их холод, все радости мои пришли сюда ко мне и перечеркнули все надежды наши. Как слава наша нам дана другими и слава наша отдана другим. Мы были ли, мы стали ими, мы шли кругом. За ними хвост тянулся силам прибавляя плоть и стать. Мы их хвалили, вдруг, отпрянув я снова стал опять и снова стал без взгляда. Вся разница лишь тем, что нам дано и тем, чем будешь лишь!»

– Это похоже на послание Инквизитора, если именно так понимать письмо.

– Именно так, потому я и обеспокоен.

– Чем? Ты что-то знаешь?

– Да, кое-что произошло, и я считаю…, что…, это началось.

– Что началось?

– Переход, – Александр вдруг наклонился ко мне и шёпотом повторил, – это переход…, наш мир закончен, его больше нет, мы доживаем каждый свою жизнь…, по инерции и всё. Переход, это разовое явление, раз и все на той стороне, только выживет… или точнее перейдёт не сильнейший, как нас уверяют, а достигший определённого качества.

– Что тебя подтолкнуло к этому выводу?

– Я сейчас тебе расскажу, что произошло. У меня мама умерла, как ты знаешь, несколько лет назад, зимой. Но мы летом с отцом всегда приезжаем сюда в день её рождения. Люда, наша соседка по даче, уже больше тридцати лет здесь одна живёт, но приезжает только летом. Она дружна была с мамой и всегда тоже приходила на день её рождения. И в этом году я как всегда её пригласил. Ну посидели немного, отец к вечеру уехал в город, а Люда мне сказала, что ей очень нужно со мной поговорить. Ты её почти не знаешь, такая сухонькая женщина, вечно с папиросой, сидит в кресле под яблоней и читает. Так вот, за несколько недель до дня рождения неподалёку от её калитки стал останавливаться огромный чёрный автомобиль, явно бронированный, приедет, постоит минут пять – десять и уезжает. У меня стали закрадываться нехорошие предчувствия, что не хотят ли нас отсюда выселить, уж очень таинственно всё, как предупреждение.