Юрьева скончалась от сердечного приступа уже в начале следующего века. Помня сделанное ею добро, я оплатил все расходы по кремации и погребению ее тела. Ведь замуж Марианна Максимовна больше не вышла, а в первом и единственном своем браке детьми не обзавелась. Вот и некому было проводить ее в последний путь, кроме бывшего соседа. Неужели сейчас, отворив дверь квартиры ключом, который лежит в кармане моего пальто, я увижу их обоих, далеко еще не старых, милых людей?

В нашем доме широкие мраморные лестницы, а в проеме между ними, в решетчатой шахте, курсирует старинный лифт. До революции этим зданием владел фабрикант Викентий Аристархович Свирский, которому принадлежал и завод, где я снова работаю. Хозяин сдавал в нем квартиры зажиточным жильцам – торгашам средней руки, заводским инженерам, актерам и прочим «дворянам». После 1917 года дом, как и завод, у Свирского отобрали. В просторные пяти-семикомнатные квартиры заселили рабочих. Разумеется – по несколько семей на квартиру. Так в этом доме оказался мой прадед. В нем родились и выросли дед, отец и я. Дед погиб на фронте. Бабушка – попала под бомбежку во время эвакуации.

И вообще война сильно проредила некогда большое семейство Красновых. Когда я родился, от него оставались только мой отец, тетя Зина, живущая в Куйбышеве, да жена дяди Пети, скончавшегося в Ленинграде, в блокаду. Тот не воевал из-за крайне слабого зрения, но был прекрасным настройщиком музыкальных струнных инструментов. Его супруга, тетя Фира, умерла, когда мне и пяти лет не исполнилось. Сказался блокадный голод. А тетя Зина утонула во время купания в Куйбышевском водохранилище, незадолго до гибели моих родителей. Самое удивительное, что ни у кого из моих родичей не было детей. Так к 1975 году я остался совершенно один на свете.

Лифт вознес меня на третий этаж, который в нашем доме по высоте мог быть приравнен к пятому в «хрущевке». Я мог бы подняться и по лестнице, но мне хотелось воскресить былое чувство. В детстве я обожал наш лифт. Кабину в шахте давно заменили на более современную, но, заходя в нее, я все равно чувствовал себя то космонавтом, поднимающимся к третьей ступени ракеты, то инженером Гариным, который спешит воспользоваться разрушительной мощью Большого гиперболоида, установленного в высокой башне на мысе Золотого острова.

Покинув кабину, я вставил ключ в замочную скважину громадной двустворчатой двери, одна половина которой была навечно заперта. Щелкнул открываемый замок. Я переступил порог и оказался в длинном коридоре нашей коммуналки. В ванной шумела вода, а в комнате Телепнева играла музыка. Видимо, соседи были дома. Я разулся, снял пальто и шапку и почему-то на цыпочках прокрался к своей двери. У меня был ключ и от нее, но, по молчаливому согласию, в нашей квартире комнаты не запирались.

Оказавшись у себя, я не сразу зажег свет. Всего-то чуть больше часа назад точно так же я стоял в темноте на кухне квартиры Дороховых. Уж не знаю – почему? Словно хотел привыкнуть к неоспоримому факту возвращения в прошлое. Однако здесь не чужая, пусть и знакомая кухня, а мое собственное обиталище. Место, где я прожил целую жизнь, покуда не получил собственную квартиру в новом спальном районе. Переселившись в которую, я словно оборвал нить, связывающую меня с историей моего рода.

Вот сейчас прикоснусь к допотопному выключателю, который не нажимали, как современные, а поворачивали, и уже окончательно смогу убедиться, что переместился в собственную юность. Я протянул руку, рефлекторно зная, где находится выключатель, повернул его, и яркое сияние трехрожковой люстры озарило весь бедлам, царивший в моей комнате. Диван, купленный родителями в шестидесятых, взамен кровати, из которой я вырос, был разложен, а постель – не убрана.