Старик же, просидев минут десять, встал и вытер слезы тыльной стороной руки (ну совсем как ребенок, подумалось мне).

– Я пойду, – сказал он хрипло.

Я проводил его и еще долго стоял в дверях, слушая, как стучат по ступеням его неторопливые, с металлическими подковками ботинки.

На следующий день я узнал о причине его печали. Мне рассказала об этом соседка старика – толсторукая, краснолицая, с неухоженными волосами женщина. Оказывается, агент недвижимости уже давно облюбовал их многометражную квартиру и подыскал кредитоспособного покупателя, готового расселить их очень (она так и сказала: «очень») коммунальную квартиру. Она захлебывалась от возмущения, рассказывая о старике, который единственный из всех жильцов отказывается переезжать в отдельную квартиру. «Недалеко от метро, – загибала она пальцы, – телефон, лифт, центральное отопление, мусоропровод», – при слове «мусоропровод» она победно подняла вверх палец, словно это было наиболее важным из перечисленных достоинств.

«Ничего, – она сжала кулак, – мы ему такую жизнь устроим – переедет как миленький». Посмотрев на ее искаженное первобытной злобой лицо, я понял, что она действительно может устроить кому угодно, не только безобидному старику, такую жизнь, от которой переедешь хоть в ад.

Мусоропровод! А как же его знаменитое «Поспеши, машина пришла»? Кому он станет говорить это? Не станет же он стучать в двери соседям, объясняя, что именно сейчас время выбрасывать мусор.

Старик переезжал. Для перевозки вещей хватило маленького фургона, и вечно улыбающийся агент недвижимости радовался, что удалось сэкономить на переезде. Старик мелко перебирал ногами, таская картонные коробки с нехитрым скарбом.

Я вызвался помочь ему и тоже перенес в фургон пару невесомых совсем коробок.

– Счастливо, – сказал ему я.

– Счастливо, счастливо, – закивал он мне в ответ, не улыбаясь, с каким-то новым, незнакомым выражением лица. В нем появилась отчужденность. В нем как будто надорвалось что-то, и теперь это уже было не залечить. Он уезжал навсегда из своего дома, в котором прожил всю жизнь, а разве мнимый комфорт сумеет заменить тебе двор твоего детства?

Я помахал ему рукой и проследил, как машина скрылась за поворотом. Вечером я пошел выносить мусор и не встретил старика, и эта мелочь, которую не заметил, возможно, никто из соседей, так всколыхнула душу, что я чуть не заплакал, да и заплакал бы, не будь я на улице.

Прошло уже много времени, и все забыли старика. Даже я стал забывать о нем в суетливой круговерти дел. Иногда только, особенно вечером, бывает, я вспомню старика и подумаю о нем, спрашивая у пустого телевизионного экрана: «Как он там?»

Саженец старика прижился и стал небольшим деревцем. Я думаю, он был бы рад узнать об этом.

И проходят дни, и я становлюсь старше, и с каждым годом моя работа нравится мне все больше, и я все чаще ощущаю беспричинную радость.

Однажды, вынося мусор, я поймал себя на том, что говорю каждому встречному: «Ты еще успеешь, поспеши, машина пришла». Теперь я боюсь только вечности, следующей за смертью.

Чем стану заниматься я там?

Природа света в том, чтобы сиять. Это нельзя познать, наши старания тщетны.

Свами Вивекананда

Жалкой струйкой песка еле заметно просачиваются сквозь пальцы дни. Неуловимы. Почти неосязаемы, – но вот уже чисты ладони, пытавшиеся остановить песочные часы жизни.

Построение замка из песка времени – игрушечного такого замка, хрупкого.

В поисках реализации с огарком свечи сквозь пургу. Тепла не хватает даже на зябнущую душу – при чем тут свет?