И сейчас Лирм, вернувшийся из моря, тоже говорил о них, а люди слушали его. Он выглядел измученным – широкое, смуглое лицо потемнело еще больше, щеки запали, губы в трещинах с запекшейся кровью, волосы, коротко срезанные перед дорогой, жестко торчали, покрытые белыми пятнами морской соли. Говоря, он резко рубил воздух своей правой рукой, и багровые, еще немного кровящие мозоли показывали, чего ему стоило вернуться.

– Мы доплыли туда. До острова, где добывают острый камень, с нами был старый Ута, он узнал горы. Мы вытянули ладью на берег и дали пищу духам, что позволили нам увидеть эту землю.

Он замолчал, и ожидание повисло над площадкой. Лирм повернулся к черному, покрытому красной росписью сосуду, что стоял рядом с ним, наклонил его, отхлебнул воды и снова заговорил глухим, сиплым голосом:

– Мы ели раковины и спали у берега, и ночные духи не потревожили наш сон. Наутро мы спустили ладью, чтобы плыть вокруг той земли и найти место, где можно добыть камень. Мы шли вдоль берега, пока не увидели гору с обломанным краем и желтый камень на ее склонах. Тогда мы снова вышли на берег. Четверо, взяв корзины, пошли к каменной россыпи. Я, Мегбе и его брат остались у лодки. Потом мы услышали.

Он замолчал – как еще раньше замолчали женщины, которые поняли, что из семерых ушедших в море вернулось четверо, и их мужей среди них не было.

– Они кричали, – проговорил Лирм негромко, и стоявшие вокруг подались ближе, чтобы слышать, – мы слышали и не знали, чего ждать. Потом мы увидели. Гач бежал к нам, по тропе сверху. Он хромал, а потом камень ударил его в плечо, и он упал. Поднялся и бежал снова. Эти люди показались за ним. Мы бросились навстречу, я достал нож, Мегбе схватил камень. И тогда увидели их. Четверо, у одного была праща, потом показались еще и еще. Мы дотащили Гача до берега и столкнули ладью в воду. Они гнались за нами по берегу и метали камни. Мы ушли от них.

– Почему люди, что живут на дальних островах, стали так злы? – выкрикнула какая-то женщина, – раньше наши приплывали на мену с ними и…

– Это были не люди с дальних островов, – Лирм повысил голос, – они говорили на языке народа Невидимой матери. На нашем языке. Я слышал, как один из них выкрикивал, раскручивая пращу: «Мавар получит вашу кровь, помет Кумши Дагра!».

И шепот пробежал по толпе – старшие еще помнили эти злобные слова, которыми называли Невидимую матерь отверженные.

Чажре отошла от собравшихся на площади раньше других. Сейчас с Лирмом все равно не поговорить наедине, но его рассказ был для неё ясен. Сейчас надо только понять, какие чувства вызвал он у сородичей – страх или гнев. И удастся ли страх превратить в гнев?

Когда она слушала, как Лирм рассказывал про встречу с людьми, про их крики, перед глазами вновь вставали те дни. Залитая кровью площадка, несколько неубранных тел. И море, с уходящими вдаль ладьями.

Она медленно переступала через черепки и кости – обычаи Стены требовали оставлять весь мусор и отходы снаружи, но нарушались они постоянно, особенно ночью. И свет, проливающийся поутру на проемы между жилищами освещал поднимающиеся от земли пары зловония.

Жилище Мисноб приютилось у самого края, упиралось в угол стены, и сейчас она должна быть у себя. Несмотря на молодость, она редко работает в поле – все уже привыкли, что выходит эта женщина только тогда, когда сама хочет . Ей прощали все – даже Старшие матери, быть одной из которых она отказалась. Когда у людей где-то болело или гноилась рана, шли они только к ней – женщине с шишкой на лбу, знавшей, как облегчить боль и унять кровь.