«Отвага, серебряный ромбик «В боевых условиях», значок ветерана Третьей степени. Щедро!» – думал я, рассматривая своё отражение в витрине. Шесть моих рядовых получили звание ефрейтора, Бутерус «отвагу» и второй ромбик. Петрова теперь у нас поручик, да ещё и значок «универсала» заработала.

Смотря на спешивших мимо меня людей, медленно ползущие в пробках автомобили, я вспомнил, как выглядели эти улицы всего три дня назад. Эх, сколько ещё тут работы особистам.

– Доволен? – рядом со мной остановился доктор, увидев которого, я замер словно на параде, а сердце моё побежало вскачь.

– Здравия желаю, господин камер-майор!

– Да, вольно, вольно, поручик! – рассмеялся тот. – Я же сказал, наедине можно по имени-отчеству. Так доволен наградами?

– Доволен, Владимир Александрович.

– А блеска в глазах нет.

Я на минуту задумался и решил сказать правду.

– Так ребят столько погибло. Дугин всё ещё в госпитале. Вроде и доволен, и нет. Всё думаю, что мог спасти ещё одного-двух. Хотя бы своих.

Воропаев грустно взглянул и, коснувшись кончиками пальцев новеньких наград на моей груди, немного невпопад произнёс:

– Без серьёзной мотивации это всего лишь красивые железки, поручик, я думаю, вы и сами это знаете.

10. Доктор и архивариус

Даже понятия не имел, что сахар-рафинад всё ещё можно где-то купить. Я и простой-то сахар видел редко, все таблетками и каплями обходились, а тут надо же – кубики в конце XXIII века.

Пётр Григорьевич кушал сахар вприкуску, попивая крепкий чай из обыкновенной старой жестяной кружки и сидя с нами за столом для сборки оружия.

Мы вместе с Валерой Бутерусом полностью разобрали Мономахи, разложив их перед собой. «Да, по сравнению с модульными Дроздами или даже Стакатто слишком много запчастей, – подумал я. – Ничего, разберёмся».

Удивительно бережно, будто стеклянную, архивариус поставил на стол свою помятую жестяную кружку и с отеческой улыбкой взглянул на меня:

– Небось удивились, узнав, что Воропаев камер?

– Удивились – не то слово, – ответил я, разглядывая затворную раму с газовым поршнем. Ну надо же, точно такая как в штурмовых винтовках XX века. – Мне кажется даже Кирпичёв не знал об этом.

– А он и не знал! – надул щёки старик. – Стацы и камеры имеют право сохранять своё инкогнито столько сколько хотят. Их же от силы сотня во всей империи наберётся. Может, даже меньше.

– Даже от Комитета? – удивился Бутерус, слушавший наш разговор.

– От комитета нет, – развёл руками Шеин, – просто Кирпичёв только капитан. Был бы полковником, другое дело.

– А вы знали, – понял я по хитро прищуренным глазам архивариуса.

– Я знал, потому что служил в одном полку с его отчимом – Плаксиным Александром Ивановичем. Пилот шагохода от бога и товарищ честный. Говорят, несколько лет назад улетел куда-то вместе с колонистами.

Проведя пальцем по газовой трубке со ствольной накладкой, я подмигнул старику:

– Пётр Григорьевич, расскажете? По секрету?

– От чего ж хорошим людям не рассказать, – довольно крякнул Шеин, отправляя в рот последний кусочек сахара. – Александр Иванович рассказывал мне, что родом они с Булычёва, небольшой мир в неделе полёта от Багратиона. Именно там он взял себе в жёны вдову своего боевого товарища с двумя детьми и воспитал их как своих. Девчонка стала музыкантом, а вот пацан хотел быть пилотом, как Плаксин. Но тот отговорил его, отправил учиться на военного хирурга. И в погонах и поспокойнее как-никак, уж больно вдовушка просила.

Покрутив ударник в пальцах, я поставил его на место. Валера же уже добрался до крышки ствольной коробки.

– В общем, Воропаев (оставил он свою фамилию по просьбе отчима, хотя мамка сменила) проучился пять курсов.