«СОВЕТ», согласно словарю В.И.Даля – «сход и съезд людей в условное время, для совместного обсуждения дел. «Жить в совете» – значит в мире, согласии, дружбе». (См. т.4, стр. 257).

Мы привыкли автоматически выборматывать эти слова – «советский, антисоветский», – не вдумываясь в их смысл. Но много ли действительно советского в нашей Системе?

Да, казалось бы, мне, писателю, нужно только радоваться столь громкому читательскому резонансу. Я и радовался. Я понимал, конечно, что далеко не все правильно прочитали и приняли повесть, но ведь много, очень много таких, которые ПОНЯЛИ. К тому же ведь далеко не каждый из тех, кого взволновала повесть в журнале, тотчас садится за письмо ее автору, а значит, моих единомышленников много, очень много. Души людей, в которых не погасло, не задушено материальным духовное начало, я представлял себе в виде этаких огоньков во мраке бездуховности на просторах моей страны – они светились везде, они вселяли надежду. Этакое тайное, необъявленное, но крепкое братство близких по духу – тех, с кого начнется и кем поддержано будет грядущее возрождение Родины. Хранители святого огня…

Да, помочь надо было. Некоторым – немедленно. Но – как? Пресса о «Пирамиде» молчала, резонанс был исключительно читательский, никакого практического резонанса не наблюдалось. Наоборот. Дружное молчание прессы было странным и навевало невеселые размышления… Помочь можно было бы, если бы мой голос приобрел вес в официальном, так сказать, исчислении. Этого я и ждал. Столь бурная читательская реакция неминуемо должна была дать и официальный всплеск – в газетах, журналах, на телевидении, – тем более, что время-то какое: гласность! Если в «Высшей мере» была затронута проблема серьезная, то уж в «Пирамиде» – тем более. Если по выходе сборника с «Высшей мерой» я получил лишь несколько писем, то тут был обвал, цунами. Ей-богу я не ожидал столь бурной и столь благожелательной читательской реакции. Но…

Пресса молчала.

Промелькнула маленькая рецензия-колонка в газете «Известия» в первых числах сентября – тотчас по выходе журнала со второй половиной.

И все.

А письма все шли и шли. С почты мне звонили, чтобы я сам приходил за пакетами, которые устали пересылать из редакции журнала.

Было бы неправильно думать, что писали главным образом заключенные. Писем от них было меньше половины! Однако писали люди как будто бы об одном и том же – о беззаконии, бесправии, преследованиях за критику и жалобы на несправедливость властей. Стерлись грани между свободой и зоной – одно переходило в другое, – и, читая письма, не всегда можно было сразу понять, где сейчас находится автор, на свободе или в заключении. Боролись люди, хоть так – письмами писателю и своим неприятием мерзости пытались противостоять «кюстиновской» пирамиде.

В журналах у нас стали во множестве появляться рассказы и повести о том времени, когда была написана эта знаменитая песня: «Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек…» Там же: «Человек проходит как хозяин необъятной Родины своей…» Эти слова как раз тогда были написаны, когда в тюрьмах и лагерях сидело и гибло до 10% населения – взрослые, дети, женщины, старики… Те же, что оставались «на свободе», умирали духовно – нравственные начала гасли в дрожащих от страха, исступленно цепляющихся хоть за какое-то существование телах. И все-таки… Были, были те, кто и на самом деле верил в то, что декларировали те, кто стоял у руля. И не сдавался.

Правда, это происходило не всегда явно.

Вот письмо, которое в моей почте лежит особняком. Как это ни странно, однако оно единственное в своем роде. С большим трудом я отыскал его среди сотен других и очень дорожу им, ибо оно – «альтернативное». Привожу его полностью, не изменив ни слова.