Он отмахнулся от мыслей о матери. В конце концов она сама была виновата, она не хотела жить по правилам, она не следовала словам отца, она была будто бы в секте умников, которые специально делают из себя жертв и уповают на это. Секта белых ворон, которые считают весь мир дерьмом, деньги – гнилью и ждут просветления, где-то дальше пределов человеческого сознания.

Он винил свою мать в том, что она его оставила, что она не научила его любить, потому что знала, что он никогда не будет такой, как она. Она не научила его верить в себя, потому что никогда не верила в то, во что верил он. Она не одобряла его увлечений, его образ жизни, работу, семью. Она была не создана быть его матерью и любить его.

Женщина, которую он любил, а любил он только однажды, была словно копией его матери. Он словно хотел завоевать материнскую любовь, наверстать упущенное счастливое детство, испытать искренние чувства, узнать, что такое верность и преданность, научиться уважению, забыть про себя и узнать мир другого человека. Но она не пустила его. Не подпустила ближе своего тела и улыбки. Словно он был бойцовским псом, слюнявым и грязным, а она нимфой, которая боится испачкать об него белое летящее платье.

Это была последняя ночь. Последняя ночь в его жизни. Это были его последние мысли. Он обвинял их всех. И ненавидел. Но острее всего он ощущал боль за самого себя. Непростительно для них. Он пересек черту. Черту страха и обиды. Он не прощался ни с кем.

Утром прохожие обнаружили на асфальте тело Чарльза Уимбера – 29 летнего успешного предпринимателя и примерного семьянина, отца двоих детей. Друзья не хватились его искать. А супруга отдыхала с детьми в коттеджном городке. На фото в интервью, после его смерти, у нее были заплаканные глаза, но она пыталась улыбаться журналистам.

Большие черные наушники, с длинной историей. Длинный провод, переломанный в нескольких местах. Она не смотрела на прохожих, сидя на балконе, она смотрела вглубь себя. Она не искала ответов, она ждала вопросов. Но они не появлялись. Ей необходимо было разобраться, но она не могла начать – связь с собой была утеряна, каждая мысль, словно ей уже не принадлежала, и была выдумана кем-то другим и ей навязана. Она была пуста. Или наоборот слишком наполнена мутным раствором чужих мнений, стремлений и жалоб. Было утро, тихое и свежее, город только просыпался, а она уже была измучена и переломана, как провод наушников – в нескольких местах. Чай остыл. Наглый толстый кот, дремал у нее на коленях и отлежал ей ноги. Стоило поднять себя отвести на кухню, согнать ленивое животное, заварить кофе, вызывающий тошноту и спешить на работу.

Она была худой и сухой. Острые колени, тонкие руки, ни намека на грудь. Ломкие черные волосы придавали ей харизмы. Она была как бумажная кукла, нарисованная маркером. Тонкие черты лица, большой подбородок. Высокая и грубоватая, потухшие светлые глаза, но она распускала волосы, и мужчины оборачивались ей в след.

Кофе выливался на плиту и шипел, а она просто стояла и смотрела. Безумно не хотелось спешить куда-либо и двигаться вообще. Она пару мгновений ломала себя и толкала к действию. Голова была настолько пустой, что сложно было понять, где лежат ее вещи.

Ее маленькая квартира, в которой раньше жила ее бабуля, имела не слишком ухоженный вид. Вещи были разбросаны повсюду, немытые чашки после чая и кофе красовались на каждом столе или полке. Цветы опустили листья прямо на землю – их давно никто не поливал. Свободного места было мало – косметика, журналы, одежда, рисунки, коробки от еды, чертежи – все вместе придавало безобразный вид жилищу. В квартире была одна большая комната, смежная с кухней, и единственным нюансом, который компенсировал все это безобразие и отвлекал внимание от вечного беспорядка, был огромный всегда залитый солнечным светом балкон, вход на который располагался прямо посередине комнаты.