– Ужели?… – Губы его дрогнули.

– Вот тебе и «ужели»! – победно передразнил его Сашка и заложил руки в карманы форменных брюк. – Муфточку свою беличью… небось, помнишь?

– Ты видел ее? Господи, где?

Полный ожидания, Алексей, точно во сне, положил на стол щетку, зубной порошок и, молитвенно прижав ладони к груди, задыхаясь, спросил:

– Милый… милый Гусарь! Дорогой ты мой, как смел так долго молчать?… Это ж бессовестно, брат. Давай, не томи…

Кречетов придвинулся ближе верхом на стуле.

– Ну-с, значится, так… вышел я после утренней из Троицкого…

– А ты не перепутал часом? Уверен, что это была она? – Алексей сдавил пальцы Гусаря, неотрывно глядя тому в глаза.

– Тоже выдумаешь! С твоими «портретами» и рассказами… я ее как тебя вижу. Ну-с, значит, выхожу из церкви.

– Она была одна или с гувернанткой?

– Да погоди ты мне в ухо дудеть! Труба иерихонская! Ты ж мне и слова не дашь воткнуть…

– Молчу, молчу… Дальше-то что?

– А дальше, как спустился я к рынку, думаю, там да сям пройдусь «на пробу» вдоль рядов…глядишь, к выходу и заморил червячка… И тут меня ровно громом трахнуло! Смотрю, а у костела она… Вот крест, веришь ли, сразу спознал, что она. Гарная такая дивчина, в белом во всем, як невеста… твоя Пиковая Дама! Со шляпки вуалетка отброшена, тонкая, что та паутинка. Локоны золотые по плечам прыгают, так с ветерком и играют… Чистая панночка, скажу я тебе, и стоит-то ровнехонько, будто головой небо проткнуть хочет. Шею бы хоть пригнула, даром что не балетная. Ишь, думаю, цаца какая. Эта, похоже, в жизни рук не тревожила, жди-и!

– Значит, хороша? Я был прав? – Кречетов едва сдерживал радость.

– Хороша-то хороша, да чует сердце, не по карману она тебе, братец… Эта гордячка кружева да атлас обожает…

– А вдруг?

– Может, и «вдруг», Бог ее, ведьму, знает…

– Она не ведьма!

– Ладно тебе! К слову пришлось… а кто, как не ведьма, может околдовать? Сидишь тут, як на иголках, Червонный Валет. Помнишь, гутарил месье Дарий: «Мечта раба – выбрать на невольничьем рынке себе хозяина».

– Помню, и что?

– А то, что ты с нею… – Гусарь набрал в грудь побольше воздуха, – и есть тот раб. Живешь – не живешь. Спишь – не дышишь. Скажи – не так.

– Слушай, – перебил его Алексей. – Говорил ты тут много, жаль толку чуть. Где живет? Как зовут? Опять все сначала…

– Все, да не все. Ты что ж думаешь, я вокруг нее, як на выставке, дурачиной хаживал? Знаю теперь, и где живет, и как звать.

– Откуда? Как сумел? – Радость залила лицо Алешки. Ему даже показалось, что весь воздух в комнате посветлел и засверкал праздничным блеском.

– А що тут сложного? – Гусарь озорно щелкнул пальцами. – Прошелся близехонько пару раз, когда она со своей гувернанткой гутарила, а позже взял да и проследил.

– Ну, ты голова, Сашка! – Кречетов приобнял за плечо друга. – Мне, как ты, вот Бог, никто не помогал. Так как ее имя?..

– Бася.

– Ба-ся? – растерянно повторил Алексей. – Это ж… кто она?

От неожиданности и удивления слова прилипли к его языку и никак не желали отклеиваться.

– Известно кто, це панночка-полячка. Недаром, видать, у костела стояла. У них с этим строго. Так что выброси свою «муфточку» из головы. Она польская дочка, а Польшу нынче не жалуют… Да и веры ты с нею разной, – безнадежно махнул рукой Гусарь. – Кто разрешит, кто узаконит?

– Плевать. Где живет?

– Погоди ты, вдумайся, я ж от сердца. Я мыслю…

– Все твои мысли уместятся под навозным жуком. Где живет она?!

– Ну, брат, ты и вправду влюблен без памяти.

– Не надо! Я ничего не делаю без памяти. Так скажешь ты наконец, или нет? – Скулы Алексея дрогнули.

– Угол Александровской и Московской, не доходя дома Барыкина… Славная хата на два этажа, с мансардой… Калитка кованая, денег богато, видать… Над парадной фонарь, а во дворе не то сторож, не то дворник со здоровым кобелём цепью играл. Он тоже по-ихнему лопочет, ражий такой, у кожаном фартуке, як мясник… Ну, що приуныл?