– Ладно, – после небольшой паузы, послышался вздох Владимира. – Всё бросаю, пап, и мчусь на своей ласточке к тебе… Место встречи изменить нельзя.

– Я в машине, – буркнул профессор. – На всё про всё у тебя десять минут. Время пошло!

Вскоре в арку двора въехала иномарка Владимира. Волохов открыл дверцу и пальцем поманил к себе сына, всем видом показывая, чтобы тот соблюдал абсолютную тишину. Волохов-младший, заметив знакомую белую «Волгу», лихо припарковался у левого борта отцовского автомобиля.

– Ну, где твой «серый кардинал»? – пожимая руку отцу, спросил Владимир, плохо скрывая ироническую улыбку на лице. – Шпионский псевдоним, прямо скажем, дан дилетантами… Знаешь, пап, кого называют «серым кардиналом»?

– Ну, пошли яйца курицу учить… – буркнул Игорь Васильевич. – Сколько шума-то от тебя, старлей! Неудивительно, что в нашей полиции так низка раскрываемость.

Профессор кивнул на пассажирское сиденье.

– Присаживайтесь, господин сыщик! И сидеть мне тихо, как мышка! Это вам не семейных дебоширов утихомиривать. Тут дело имеем с фантастически многоликим грешником, проживающим свою вечную жизнь в новых и новых обличиях все последние две тысячи лет нашей эры.

Сын даже присвистнул, услышав последнее. Не снимая скептической улыбки с лица, он сел на пассажирское сиденье, мягко прикрыв дверь.

– Где же ваш визави, пан профессор? – игриво спросил Володя, вглядываясь в сумрак двора.

– Вон туда смотри! – тыкнул пальцем в сторону песочницы Игорь Васильевич. – И, пожалуйста, не называй меня «паном профессором». Времена «Кабачка двенадцати стульев» давно прошли. Ты родился, когда этот кабак приказал долго жить. А потом, звание профессора я утратил после того, как перестал преподавать в университете. Доктор наук в научно-исследовательской шаражке, каковым стал наш НИИ, взявшись за реализацию коммерческого заказа «Вторая молодость», не даёт мне права называться профессором!

Волохов-старший обиделся из-за сущего пустячка, из-за дворового прозвища, доморощенного псевдонима, можно сказать. Но сегодня этого было достаточно, чтобы профессор завёлся с пол оборота. С годами Игорь Васильевич стал незащищённее и потому ранимее, чем был в молодости.

– А соседи твои тебя всё равно так зовут – «пан профессор». Тут, как мне кажется, и уважение, и любовь. Всего пополам и с доброй улыбкой, – попытался смягчить обиду отца сын.

– Пошлая кличка, – возразил профессор. – Мы же не в панской Польше, где тот и пан, у кого бабок больше. Но дуракам закон не писан. Ни государственный, ни нравственный, ни природный. Ни-ка-кой. Такова у дураков генетическая память, она наизнанку вывернута – забывать всё хорошее и помнить только пошлое, дурное.

Владимир похлопал своего старика по плечу, понимая, что допустил бестактность по отношению к отцу, всегда обижавшегося на это дворовое прозвище, прилипшее к нему с незапамятных времён, когда ещё жива была мама Владимира, папина жена.

– Прости, пап! – тихо сказал Владимир. – Язык – враг мой…

Волохов-младший вдруг замолчал, не закончив фразы, – как бритвой обрезали: он заметил шевельнувшуюся в глубине двора неясную фигуру.

– Вау, как говорил один серийный маньяк, – прошептал Володя. – Маска, я вас узнал…Чем-то, и правда, похож, на того, серого, в «Порше Кайене»…

Профессор радостно подпрыгнул на водительском кресле.

– Ага, Фома неверующий! Вложил свои перста в мои кровоточащие раны!..

Теперь Владимир явственно различал фигуру худощавого человека среднего роста, одетого во всё серое. На голове вместо упомянутой им бейсболки – серая шляпа, похожая на ту, которую зимой и летом носил его чудаковатый отец. Серый человек сидел на низком бортике детской песочницы. Безликая голова его, на которой выделялись только горящие внутренним пламенем глаза, была повёрнута в сторону отцовской «Волги».