– Когда я «выбрал свободу» и эмигрировал, Америка была светочем демократии, небесным градом на холме, а теперь зарвалась, как безнаказанный жадный фраер, обрушила сдуру собственный миф…

Владик, гений программирования, заработал в «Майкрософте» кучу денег, купил, выйдя в отставку после сложной и не очень удачной операции на сердце, дорогой дом в Кармеле – в сказочном городке с синим океаном, белопесчаным пляжем и чёрными разлапистыми калифорнийскими кипарисами. Но мало было Владику новообретённого рая, он, оказывается, мечтал о воссоздании рая потерянного.

– Ты ведь и эпическое приложение к терзаниям своим, к «Репетиции ностальгии», накатал, не так ли? – кольнул развесёло-безумным взглядом выпуклых и всё ещё ясных голубых глаз. – Не забыл встречу перед моим отбытием в Штаты? Что-что? Дудки! Не самый глупый человек, Наполеон, говорил: «Думаете – случайность, а это – судьба», – Владик рассмеялся. – Писака-растяпа умудрился посеять свою нетленку, но я-то чуял, что встретимся, возил эпохальное сочинение в бардачке, – Владик не спускал с меня весёлого колючего взгляда. – Нетленка вылежалась в столе? И никакой это не отработанный пар! Ты ведь ещё в году восемьдесят четвёртом-пятом, помнится, убеждал меня, что скоропортящийся продукт – само время – можно отформовать в брикеты, законсервировать… Ну так вскрой тетрадку, сдуй пыль с пожелтелых страниц, сканируй, загони в компьютер, и перед последней правкой слетай за свежей достоверностью на натуру, оцени пейзаж после абхазско-грузинской битвы. Знаешь, что родовой дом Звияда сожгли в Лидзаве? – Владик уже смотрел на меня и строго, и доверительно. – Ил, пора бы то, что было там с нами, увидеть наново, понимаешь?

Я промолчал.

А что, собственно, исключительного выпало нам там, до исторической судороги, в неге блаженных дней?

Ну что в самом деле обрели мы там сверх того, что, как и пристало курортникам, загорали и купались, жевали хачапури, пили вино и болтали, болтали, болтали, не замечая часов?

Этого я ведь так и не смог уяснить тогда, когда сезон за сезоном упрямо собирал в зелёной, с коленкоровой обложкой тетради пёструю курортную дребедень.

Допустим, безотчётно собирал впрок.

Но и сейчас я усомнился, что в картинках прошлого, слепленных из пустяков, закодированы какие-то важные уроки и смыслы, а дешифровать их ныне мне поможет актуальная достоверность.

Назавтра Владик на мощном слоноподобном БМВ повёз меня в заповедный, с высоченным секвойевым лесом Биг Сур. Дивная дорога виляла над океаном.

– Вот ранчо Дорис Дей, а там – видишь крутую красную крышу? – доживал свой век Генри Миллер.

Слепило солнце, вдобавок к тёмным очкам Владик опустил дымчатый козырёк-фильтр, укреплённый над ветровым стеклом, проглотил какую-то яркую таблетку – барахлило сердце и неожиданно для меня вернулся к вчерашнему разговору на кармельском пляже.

– Надо бы оживить то, что было, – наставительно сказал он с характерным для него сухим смешком, переходящим в тряский беззвучный хохот. – Ты готов?

– Оживить беспутную круговерть?

Воскликнул, не поворачивая головы:

– Да!

– Как? Припоминая мелочи, засорявшие нам глаза?

– Почему нет? Время и есть поток мелочей, лишь постфактум привязываемых к великим событиям. Настоящее пускает нам пыль в глаза, невразумительно сорит мелочами, а уж когда делается прошедшим… Ил, не придуривайся, ты же собрал потоки сознания целого поколения, ну не всего поколения – языкастой его прослойки… Пролистай тетрадь, что-то вычеркни, что-то подправь…

– Есть блошиный рынок, где раскупят мишуру тупиковой цивилизации? Кому-то понадобится сор того времени?