Кенарев как-то сразу привык к новой квартире Амалии, к которой она сама ещё не привыкла. В понимании этого никчёмного человека он нежданно-негаданно – попал в объятия самой забористой роскоши. Квартира новой планировки, двухкомнатная, причём одна комната очень большая, а другая – тоже большая, но чуть поменьше. Правда, кухня маловата – но её спасало панорамное окно.

Обои, бумажно-узорчатые, моющиеся, Асе уже поклеяли, но модный металлический крашенный кухонный гарнитур ещё громоздился кучей.

На подоконниках целые выставки хрусталя и фарфора и книг подписных изданий, роскошь которых только подчёркнута их художественным свалом в беспорядке. Мягкость характера владелицы выдавало сентиментальное множество мягких игрушек, у некоторых из которых – заботливо подшиты пуговицы взамен утерянных пластмассовых глаз. Заниматься таким «плюшевым ремонтом» в зрелом возрасте может только очень добрый человек…

Под потолком в зале уже подвесили большую люстру на пять рожков, какую купить можно только «со связями». Кенарь вспомнил, что его мать тоже однажды хотела купить такую люстру, вдохновлённая воплем соседки с нижнего этажа:

– Тоня, слышь, беги скорее, там, в «Хозтоварах» люстры на пять рожков выбросили!

Бежала Тоня Кенарева не по олимпийски, когда добежала – в «Хозтоварах» остались только убогие пластиковые плафоны.

– Может быть – эта люстра – оттуда? – без особого смысла или энтузиазма подумал Сергей.

Фанерные белые крашеные межкомнатные двери выгодно отличались от привычных Кенареву тёсовых, сбитых-стянутых на рейку амбарным манером дверей его «сверхмалой Родины».

Не слишком сообразительный парень, тем не менее сразу же, даже в неразобранной свалке домашней обстановки сообразил маленьким, но хватким гедонистическим умишком, что попал, куда следует. А именно – в престижное царство ковровой и книжной вкусной на нос пыли, ДСП, шпона, линолеума, шторочек-скатерочек, статуэток-вазочек, лакированных поверхностей, на которых «тута» не жалели полироли, с гордостью протирая всё это потребительское счастье регулярно.

– Дом просто полная чаша – пьяно ворочались мысли Кенаря – Да ещё и хозяйка ничего так себе…

Женщин у него никогда в его короткой и беспутной жизни не было, и, учитывая его социальную роль – по всем приметам не должно было быть. Но жизнь сложнее народных примет, раз в год и кочерга стреляет, и на безгрибье бывает грибной дождик…

При полнейшей своей неопытности, Кенарь повторил уже становящееся привычным: «семь бед, один ответ». И когда Ася стала ему жаловаться, что из-за этого кошмарного переезда спит пока на ковре, он нагло заявил:

– Мы!

– Чего мы?!

– Мы спим на ковре…

Когда погашен свет – включается воображение. Мужской дебют чухана Серёжи Кенарева, последовавший почти сразу же за музыкальным, был ирреальным, но бурным. Плоть настрадалась в вынужденной аскезе нищего и незаметного представителя массовки театра жизни, а воображение разыгралось благодаря этажу. За окном асиной спальни расцвёл разноцветно город, отчего Кенарев вспомнил такой же вид из окна у Гали Книяровой, на каком-то из дней её рождения… И там, в мерцающем заоконными огнями, наполненном виниловой музыкой, полумраке, Регина Доммаже сидела на софе, в расслабленной позе, обняв диванную подушку… И Сергей до ужаса захотелось стать этой диванной подушкой, попасть в обвив этих тонких рук «француженки», и он неприлично, завороженно, уставился на мечту…

А хрупкая блондинка Аришка Тарная тянула его за руку, танцевать «медляк», и он обнимал в танце Аришу, а воображал, что обнимает, соскальзывая руками с талии чуть ниже, «свою» Регги в ночи… Раз тогда сошла Тарная, теперь сойдёт и Ювелирная! В фантазиях Кенарева он потерял свою потасканную и давно пропитую невинность не с увядающей оперной «звездой», сластолюбивой и умелой, а с Региной своих грёз. И пока было темно – он в это верил. С рассветом грустно думал, что мечты мечтами, а жизнь жизнью.