Потом дудочные способности мальчика-соседа заметил профессионал, товарищ Ватман—Арктур. И очень оценил, правда, под пьяную лавочку, да ведь другой у Артурушки Ватмана и не имелось уж много лет!

– Разумеется, громкости полноценного инструмента ты дать не могжёшь (он так и говорил, жёвано, «не могжёшь», как другие говорят «не могёшь») … Но-таки по звучке очень похоже-ж!

Странное искусство однобокого звукоподражания восхищало Арктура, они с Серёгой даже играли, бывало, вдвоём: один на своей трубе, другой – на своей губе.

– Если ты станешь дудеть в микрофон – подсказал однажды Артурушка – то никто и не заметит подмены! У тебя же чистый джазовый звук идёт, просто громкости не хватает!

Кенарев это запомнил, и…

После смерти Артура Арктура посчитал смелым планом.

А что, «семь бед – один ответ»! Терять нечего: мать, по хладнокровным замерам Кенаря, в стрессе бурлящей «перестройки» совсем помешалась. И может, неврастенически распалившись, пожалуй, и ножом полоснуть! Что касается бабки, то ей и с ума сходить не нужно – всегда, сколько её помнил Серёга, была безумной.

В угрюмой тесноте заваленного хламом жилища, в обстановке постоянной свары и непрекращающейся истерики взбесившихся старых баб и их подпевалы Веткина ловить, очевидно, более нечего…

Была, правда, некоторая надежда на ВУЗ, но так уж получилось… Хвостом и шлейфом несчастной любви… Серёжа записался на подготовительные курсы непосильного для него факультета, только чтобы ходить туда вместе с Региной Доммаже, в силу чего и оказался там в хорошо знакомой мужской компании… Потому что не один был такой «хитрый»…

Полгода он ходил на курсы, выторговывая себе право проводить чемпионку рапиры до дому, совершенно не интересуясь иными предметами, включая преподаваемые…

На вступительных, вполне предсказуемо срезался. А Регина нет. Она уходила вверх, выскальзывая из неловких ухаживаний, а Серёжа свинцово падал в свинство, к себе на привычное дно, где провал усилил моральные, а порой и физические истязания «в домашних условиях», доходившие до рукоприкладства. И откуда дорога, если не считать кладбищенской, только на завод, в травильщики…

В затылок задышал «товарищ военком», а про армию Кенарев много лет слышал только самые страшные вещи: как там избивают, унижают, как оттуда, после «дедовщины», возвращаются калеками или вовсе не возвращаются…

Чрезмерно запуганный прожекторами «перестройки», напрудившими на мозги, что армия много хуже тюрьмы, Кенарев, однако же, и без всяких страшилок не пошёл бы туда. Будем честны, просто по природе своей Серёжа был блеклым паразитом, ни к труду, ни к службе по-настоящему не годным. На диване лежать или за помойками в закутках слоняться – согласитесь, та ещё «школа жизни»!

Из неё и вылупляются гадёныши, которым дома очень плохо, а за пределами дома – ничего не ждёт, кроме ледяной агонии полной ненужности.

– Одним я нужен, чтобы мучить меня – сделал вывод Серёга – А другим – не нужен ни в каком качестве…

– Был вот один приятель, Артур Арктур – качал головой Кенарев, глядя на жалкое тело, от которого все спешат побыстрее избавиться – и того боле нету… Что же мне, рядом с ним лечь-помереть?!

Вместо такого радикального решения своего вопроса, Сергей Кенарев, проводив соседа в последний путь, вырядился в свою лучшую одежду, впрочем, мало отличавшуюся от худшей.

Заглянул в распахнутую настежь, больше похожую на грязную ночлежку, комнату Ватмана, позаимствовал большеватый на подростковых плечах, но на любом человеке импозантный бархатный пиджак покойного. Потом сложил в фанерный чемоданчик нужные вещи, какие смог вспомнить – и… ушёл. Ну, а что такого? Аттестат зрелости, пусть и средненький, на троечках настоянный, он имел, значит – стал-таки взрослым человеком. Между прочим, Александр Степанович Веткин в его возрасте уехал в другой город – правда, по комсомольскому призыву, и на завод. Кенарев же, мутноглазый сын своего мутного времени – ушёл в никуда и ни для чего.