– Что, Онисим Сергеич, ваш барин… – спросила Василиса и не договорила.

– Что барин… – возразил Онисим и подперся рукой. – Известно что. А вам на что?

– Так-с, – отвечала Василиса.

– А ведь он (тут Онисим осклабился), ведь он вам, кажись, письмо писал?

– Писали-с.

Онисим покачал головой с необыкновенно самодовольным видом.

– Вишь, вишь, – проговорил он хрипло и не без улыбки, – ну, а что такое он писал вам?

– А разное написал. Что, дескать, я, сударыня Василиса Тимофеевна, так; что вы не думайте; что вы, сударыня, не обиждайтесь; и много такого написал… А что, – прибавила она, помолчав немного, – он у вас каков?

– Живет, – равнодушно отвечал Онисим.

– Серчает?

– Куда ему! Нет, не серчает. А что, он вам ндравится?

Василиса потупилась и засмеялась в рукав.

– Ну, – проворчал Онисим.

– Да на что вам, Онисим Сергеич?

– Да ну же, говорят.

– Что ж, – проговорила наконец Василиса, – они… барин. Разумеется… я… да и они уж… вы сами знаете…

– Как не знать? – важно заметил Онисим.

– Вам ведь, наконец, известно, Онисим Сергеич…

Василиса видимо приходила в волнение.

– Вы скажите ему-то, вашему-то барину, что я, дескать, на него не сержусь, а что вот, мол…

Она заикнулась.

– Понимаем-с, – возразил Онисим и медленно поднялся со стула. – Понимаем-с. Спасибо за угощенье.

– Вперед милости просим.

– Ну, хорошо, хорошо.

Онисим приблизился к двери. Толстая баба вошла в комнату.

– Здравствуйте, Онисим Сергеич, – сказала она нараспев.

– Здравствуйте, Прасковья Ивановна, – отвечал он также нараспев.

Оба постояли немного друг перед другом.

– Ну, прощайте, Прасковья Ивановна, – проговорил Онисим нараспев.

– Ну, прощайте, Онисим Сергеич, – отвечала она также нараспев.

Онисим пришел домой. Барин его лежал на постели и глядел в потолок.

– Где ты был?

– Где был?.. (За Онисимом водилась привычка с укоризной повторять последние слова всякого вопроса.) По вашему же делу ходил.

– По какому делу?

– А вы не знаете?.. К Василисе ходил.

Петушков замигал глазами и завертелся на постели.

– То-то вот и есть, – заметил Онисим и хладнокровно понюхал табаку, – то-то вот и есть. Вы всегда так. Василиса вам кланяется.

– Неужто?

– Неужто? То-то же вот и есть. Неужто!.. Велела сказать, что, дескать, отчего его не видать? отчего, дескать, не ходит?

– Ну, а ты что?

– Что я? Я ей сказал: глупа же ты, я ей сказал, – станут к тебе такие люди ходить! Нет, ты приди сама, я ей сказал.

– Ну, а она что?

– Оча что?.. Она… ничего.

– То есть, однако, как же ничего?

– Известно, ничего.

Петушков помолчал немного.

– Ну, и придет?

Онисим покачал головой.

– Придет!.. Больно, сударь, прытки. Придет!.. Нет, это уж вы того.

– Да ведь ты сам говорил, что того…

– Мало ли чего!

Петушков замолчал опять.

– Так как же, однако ж, братец?

– Как же?.. Вам лучше знать: вы барин.

– Ну нет, что уж тут…

Онисим самодовольно покачался взад и вперед.

– Вы Прасковью Ивановну знаете? – спросил он, наконец.

– Нет. Какую Прасковью Ивановну?

– А булочницу?

– А, да, булочницу. Видал; толстая такая.

– Важная женщина. Она той-то, вашей-то, родная тетка.

– Тетка?

– А вы не знали?

– Нет, не знал.

– Эх…

Онисим из уважения к барину не досказал своей мысли.

– Вот бы вам с кем познакомиться.

– Что ж, я, пожалуй, не прочь.

Онисим одобрительно поглядел на Ивана Афанасьича.

– Но для чего собственно мне с ней знакомиться? – спросил Петушков.

– Эвона! – спокойно возразил Онисим.

Иван Афанасьич встал, походил по комнате, остановился перед окном и, не оборачивая головы, с некоторым замешательством произнес:

– Онисим!

– Чего-с?

– А не будет ли мне несколько, знаешь, неловко этак с бабой, а?

– Что ж, как знаете.

– Впрочем, я это только так. Товарищи могут заметить; всё оно как-то… Впрочем, я подумаю. Дай-ка мне трубку… Так что ж она, – прибавил он после небольшого молчания, – Василиса-то, говорит, что, дескать…