Тут получилось точь-в-точь.

Просто молодчина – старый, добрый, большой мотоцикл «Урал». И еще сверху на хозяина завалился.

Бабушки остались очень довольны.

А я с тех пор о мотоциклах мечтаю. А еще о косухе и «казаках».

Купил вот «хаябу» эту. Совсем она на «Урал» не похожа. И вообще девочка. Но ничего, куплю со временем и «Урал».

А на «хаябе» все равно в «казаках» стану ездить. Как только «казаки» добуду и жара спадет.

На большой Пушкарской пыль липнет к телу, а асфальт к колесам. Давно не меняли, даже колея просела.

Привычная пробка. Ускоряюсь в объезд по Воскова и Кронверкской, обратно на Пушкарскую и по Ординарной – на Малый. Мотор играет стеклами домов в узеньких улочках. Кто-то высунулся из окна.

Дальше только любимый Каменноостровский.

В Питере все приезжие любят Невский и Дворцовую, а самые красивые в Питере проспекты, Кронверкский и Большой проспект Петроградской стороны, даже не видят. Странные люди. Ходят шеренгой, потому что москвичи, по Невскому. А красоты не видят.

Вот и Карповка с зеленым домом, где подъезд внутри крылечка с лесенкой. Спортивный диспансер из двух этажей, не знаю, что там теперь находится. Слева новенькие дворцы в скверике.

Наш идиот главный бухгалтер отмывает губкой табличку у входа в офис от голубиного помета. Некуда человеку талант девать, так он в бухгалтеры подался. Каждое утро всех развлекает своим мыльным шоу.

Еще руку мне жмет своей мокрой ладошкой. Надо бы сразу сполоснуть.

Почти опаздываю.

И паренек-то, говорят, талантливый. В шахматах, говорят, петрит.

Странно, да?

Сидит, молчит, а тоже ведь думает. Каспаров, елки-палки.

Серег, не спи ты. Че ты жмотишь? Лей нормально.

Это Колян его на шахматы подсадил. Даже деньги всандаливал каждый месяц в тренера.

Думал, наверное, что через это пацан говорить начнет.

Давай еще разочек за Коляныча. Коляныч, ты там это, смотри на нас сверху.

А я ему тоже тренера оплачу. Лучшего в Питере. Он у меня так базарить начнет, уши в трубочку скрутятся.

Что?

А с сердцем что-то. Колян, он же тихий был. Ходил, молчал. Я это к чему? А это я к тому, что эдак в себе накопишь, из ушей польется.

Вот и каюк.

Что-то он там увидел, что ли, или надумал себе. Расстроился, наверное.

Эти вот ботинки на мелкого нацепил, с тех пор и помрачнел. Я сразу заметил, поменялся наш Колян. Он и раньше-то не особо много свистел, а тут вообще базарить перестал.

Альберт Петрович и воспоминания – это одна сущность. Они неразделимы.

Сейчас вот, например, он вспоминает свое детство.

Что вы, к слову сказать, можете вспомнить из своего детства?

Яркое, наверное, что-то. Как с качелей звезданулись, или как на велике с горы летели, или как девочке в пятом классе потную шоколадку подарили. А если вы девочка, шоколадку эту засохшую достаете и смотрите на нее: был, мол, все-таки один настоящий мужик в вашей жизни.

Мало ли что…

А Альберт Петрович вспоминает, как лежал на диване на даче.

Из яркого в этом воспоминании только стеклышки в окне веранды.

Жара стоит. Мухи бьются в цветные стекла. Сирень у входа. Где-то – не видно где и куда лень идти – обрыв с камнем и ручьем в овраге. Маленький Альбертик лежит на диване и смотрит.

Смотреть на стеклышки слишком ярко, на сирень – слишком пахнет, на дверь – слишком нервно. Вдруг идти куда-нибудь заставят.

Поэтому Альбертик смотрит на мух. Они вроде бы суетятся, но ведь ничего не происходит.

Смысл жизни верандной мухи – биться в стекло. Биться в цветное стекло, думаю, удел зажиточной мухи. Другие мухи, скорее всего, ей завидуют. Точно завидуют. Альбертик видел, как мухи, которые бились в прозрачные стекла, стремились добраться до цветного. И биться в него.