– А кто будет пирожки доедать? Бабай? Ну сущее наказание, а не дети, – проворчала она и протянула продавщице мелочь.

– Еще двадцать рублей, – ответила пышнотелая дама, подпирающая грудью прилавок.

Казалось, её грудь слеплена специально для этого интерьера. Не смотря на то, что моя голова была словно в тумане, я помню, что сразу обратила на это внимание. Не будь у неё такой груди, её нужно было придумать: нарисовать, слепить из пластилина, изваять из гипса. Главное, чтобы она непременно была. И непременно здесь.

– Ой, у меня больше нет. Машуня, запиши мне в долг. После получки, сразу занесу. Нет, ну честное слово!

– Знаешь что, мне надоело, что ты вечно одалживаешься. Живи по средствам. А нет, так нечего баловать своих детей.

– Как тебе не стыдно такое говорить? Да, я беру продукты в долг, но всегда возвращаю, – было видно, что женщине неловко.

– В общем так, думай обо мне, что хочешь, но больше я тебе ничего не дам в долг! Тоже мне, фифа, расплодилась тут! – пробубнила себе под нос пышногрудая кассирша и демонстративно отвернулась. – Следующий!

– Вот, – положив на стол пятитысячную купюру, сказала я и посмотрела в глаза той, чьё лицо по-прежнему напоминало прокуренный, очень неуютный вагон.

– Нет сдачи с пяти тыр, – сказала она и подняла на меня свои пустые глаза, на которые тяжело наплывали затенённые веки.

– Тыр?

– Ну с пяти тыщ у меня сдачи нет. Что непонятного-то?

– М-мне не нужна сдача, – я старалась говорить быстро: мне казалось я скоренько выполю текст и выдохну свободно.

– Ну заказывайте тогда, не задерживайте очередь.

– И-идите сю-сюда, – я подозвала женщину, которая согнувшись в три погибели медленно шаркая к выходу, боялась поднять глаза на сынишку.

– Вы меня?

– Да. Идёмте, пожалуйста, со мной. Ку-ку-купите на эту сумму всё, что Вам необходимо, – слегка приобняв женщину за плечо, шепнула я на ухо.

– Продайте им всё, что они закажут. А мне дайте зефир, конфеты, картошку, десять яиц, масло, хлеба, чай и сахар, и три банки вон тех красных консервов, – расплатившись, я вышла из магазина.

Мне было в диковинку стоять у прилавка и выбирать себе продукты. Никогда прежде я этого не делала. Я решила купить то, что люди покупали передо мной в очереди. Конечно, я знала, что такое хлеб, яйца и картошка. А вот что такое консервы я прежде не знала. Никогда не видела таких жестяных банок. В доме покупками всегда занималась прислуга. Мы даже не видели сырых продуктов. Всё подносилось в готовом виде. Скучная, облачная жизнь. Никакого солнца.

Идя по дороге, я несколько раз успела подвернуть ногу. Дороги как таковой не было. Вместо неё было направление и кривые заборы по обе стороны от этого направления. Я не знала, куда идти. Просто шла и на ходу ела шоколадную конфету, которую только что купила в сельской лавке. Конфета была так ничего особенного, да и шла я, меся грязь своими белоснежными сапожками на шнуровке. Картинка не из солнечных, тем более, что и на улице было по-осеннему неприветливо. И это конец июля. До той золотой осени, которую так любят поэты, было еще далеко.

– Девушка, постойте! – услышала я голос позади. За мной с полными авоськами бежала та самая женщина из бакалейки. За ней двое ребятишек. Они аппетитно грызли огромные баранки с маком.

– Я не знаю, как Вас звать, – поставив сумки на землю у ограды одного из покосившегося домика, она подошла ко мне и удивлённо начала разглядывать.

– Откуда Вы здесь взялись?

– Наверное, у-упала с н-ненеба, – если честно, мне не хотелось ни с кем разговаривать. По правде говоря, я вообще не любила говорить.

– Да ладно Вам, не дуйте губы. Я ж так пошутила. Просто хотела сказать, что я купила всё, что нужно. Глядите, сколько здесь всего! Да вот еще что. Придётся вернуться еще раз в бакалею. Ну, чтобы забрать остальное.