– Позволь тебя спросить, как бы я мог тебя спасти, если там будет, как всегда, народу видимо – не видимо. Впрочем, да, конечно.

– Тогда сейчас пойду, принесу тебе мой первый и последний рубль – ибо целого рубля у меня еще никогда не было, тем более серебром.

Она принесла рубль серебром, попросила поклясться, что:

– Больше никогда не поставишь в Щит – Стояло своего слугу.

– Дак, естественно! Он сам – если ты не знала – напросился.

– Почему?

– Хочет в следующий раз тоже иметь средство передвижения, а не бежать за мной, как собака за хвост.

– Дай, грит, потом мне хоть осла.

Веришь?

– Да. И знаешь почему?

– Почему?

– Всем почему-то хочется жить лучше.

– Ну, я пойду?

– Да, конечно. И кстати: ты зачем приходил-то?

Парень остановился.

– Подожди, дай подумаю, – он потер лоб, боли в котором уже не чувствовал, но память только это и чувствовала. По крайне мере, периодически.

– А! Дак у меня письмо барышне.

– Какой еще барышне? – удивилась Алена – если она себя так уже назвала. А нет, так дело не за горами, еще назовет как-нибудь.

Наталья Кирилловна как раз вышла на крыльцо. Хотела зевнуть мечтательно, но передумала, увидел парня, эдакого деревенского оглоеда, но назвавшее – скорее всего – ее:

– Барышней.

– Иди сюда, мил человек, – решительно махнула она рукой, как крылом ласточка.

– Те чё?

– Кому, мне? – Василий оглянулся. – Дак, вот шел к вам, а меня по неопытности напоили и обобрали.

– Не наоборот?

– Вы правы, совсем наоборот, – сказал Василий, и добавил: – Хотя не исключено, что я вспоминал в обратном направлении.

– Ты философ?

– Не думаю.

– Ты ученый?

– Скорее всего, нет.

– Тогда говори прямо, зачем пришел?

– Дак это, письмо потерял, отсюда и начались все мои приключения.

– Что за письмо? Жалованье дворянства?

– Точно! Почти что. Это было письмо к Дуне Тонкопряхе, где-то тоже здесь живущей с тем, чтобы переправили меня резидентом на явку к вам.

– А ты не молод ишшо, чтобы по бабам-то шляться?

– Нет, у меня всё в порядке.

– Ладно, проверим, этой ночью ты будешь парить в бане Елену нашу прекрасную, и аш до третьего дня.

– Включительно?

– Вот ду ю сей?

– Я грю: до или пока и третий день, а даже ночь не завершатся полностью?

– Нет, не полностью.

– Почему? Я бы мог.

– Ты не должен всё знать сразу, – ответила царица.

И только на пятый день Василий освободил своего Ивана из Стойла с отверстиями для лап и башки, хотя сам думал, что это только четвертый день.

– Не верю глазам своим, и не верю ушам своим, – сказал Иван, и попробовал отжаться от земли хотя бы несколько раз. Но не смог сделать и одного отжимания. – У меня нет сил, Василий, – сказал он, – честно, как будто тебя не было тыщу дней и столько же полюс одна ночей.

– Прости, Иван, что я задержался на один день.

– Я согласен взять золотом, – ответил Иван.

– Бери сам, я не в состоянии применить ум мой для этого дела.

– Почему? Мы ехали сюда, чтобы набрать исходный капитал именно этим делом. Что случалось?

– Что? Именно это и случилось: этих дел оказалось два.

– И?

– И первое Это лишило меня не только сил физических, но и что самое удивительное, материальных.

– Как это? – спросил Иван.

– Как? Чтобы играть в железку нужно думать, а у меня ума уже не осталось.

– Куда он делся, если мы рассчитывали жить здесь долго и, может быть, даже счастливо?

– Ошибся в расчете. Думал Это Дело не может выпотрошить из Хомо Сапиенса больше половины иво собственного ума – оказалось:

– Сбылось.

– Что сбылось? – не понял Иван.

– Сбылась мечта идиота: он понял, что настолько умен, что другие не могут даже насытиться.

– Да? Ты, наконец, понял, чем отличается неправда о будущем от реального настоящего?