Вот один говорит:

– I dragaschisn kakaja!

«Это точно по-русски», – думает Ребман.

А беседующий продолжает, вытянув вперед руку и покачивая головой:

– Вчера зашел в лавку, купил там парочку селедок, ну и жизнь, ой-вей, как дорого, аж страх берет!

«Э, да это снова по-русски!» – догадался Ребман. Достает карандаш, записную книжку и записывает, насколько удается поспевать за разговором. Так все же скорее чему-нибудь выучишься, чем по книжке.

В конце концов те двое начинают зевать, а тут и полночь пробило. Один идет к своему месту: сначала потягивается несколько раз, потом раскладывает полку, потом развязывает толстый мешок. И что же в нем? Одна, две, три подушки, пара простыней, ночная рубаха, чайная посуда, ложка, стакан и, наконец, еще и скрученное стеганое одеяло. Когда этот чудак вынул все и забросил пустой мешок на свободную верхнюю полку, он начал еще и молиться: полное правило на сон грядущим отчитал, как будто был у себя дома перед божницей.

И другой тоже поднялся и расшнуровал точно такой же мешок.

Тут он поднял голову и прокричал Ребману, будто отгоняя бродячую собаку:

– Не желает ли господин наконец укладываться? Или на худой конец хотя бы ноги убрать и у себя протянуть, ведь есть же для этого место.

У него что, нет с собой постели? В России, когда путешествуют, берут в дорогу весь домашний скарб!

Ребман извиняется, поскорее поджимает ноги и сидит, как портняжка, у которого закончились нитки.

Тем временем его попутчики уже разделись, облачились в ночные рубахи и заснули крепким сном.

Один еще встал, дотянулся до лампы и завесил ее двумя синими занавесками.

Уже через несколько минут ничего не было слышно, кроме стука колес и храпа двух мнимых венцев.

Тут и господин учитель положил под голову свой верный чемоданчик и растянулся на полке.

Когда он проснулся, за окном был ясный светлый день. В купе – никого, только оба здоровенных мешка со всем богатым содержимым лежат на полках. Штора на окне поднята, и в лучах утреннего солнца виден зимний пейзаж дивной красоты.

«Но как это возможно, снег в мае?», – подумал Ребман.

Присмотревшись как следует и протерев глаза, он все же понял, что это не снег, а только иней.

Ребман сполз вниз: лесенка приставлена к стене, он погладил ее пальцем. Проверив карманы, тщательно застегнулся и вышел в коридор. О том, что в спальном вагоне можно умыться и в вагоне-ресторане даже позавтракать, рандентальский учитель, конечно, не догадывался.

В коридоре ни души. Он смотрит на часы, они и на сей раз показывают восемь.

– Неужели я единственный пассажир в этом поезде? Или мне снится, что я снова дома? Это так похоже на подъезд к Цюриху!

Последнее предложение он произнес уже громко, во весь голос.

– Да, – отозвался один из «венцев», появившийся в проходе с полотенцем под мышкой, – только остановки на станциях вместо каждых пяти минут – раз в пять часов!

Поезд идет через лес, но это совсем не такой лес, как дома: почти одни березы, на большом расстоянии друг от друга, словно в парке. И все в воде, будто в озере.

– Это наводнение от ледохода, – говорит Ребману «венец».

– Наводнение? Но вы же только что сказали, что до Киева еще ехать два часа, Днепр ведь течет через город.

– Пустое, Днепр заливает пол-России, – говорит тот будничным тоном, как будто это фонтан разлился.

– Вы останетесь в Киеве?

Нет, он отправится в поместье, получил место воспитателя в дворянской семье.

Вдоль железнодорожной насыпи теперь видны толпы нищенски одетых существ. В шапках из овчины, в лаптях, с котомками через плечо, стоят они и смотрят на проходящий поезд. Некоторые даже и вовсе босиком, сапоги или ботинки свисают на тесемке через плечо.