Очень вероятно, что слух о проекте Бестужева начала распространять со слов Н.И. Панина Дашкова. М.И. Воронцов ни за что на свете не мог поведать Екатерине Романовне подобную тайну. Между прочим, в уже цитированном письме к А.Р. Воронцову он предупреждает последнего, имея в виду крайнюю разговорчивость сестры: «Вы, сие знав, должны иметь в переписке с нею всякую осторожность»^>355. Дашкова, зная о таком отношении к себе дяди, решила, назвав только его имя, прикрыть истинный источник своей осведомленности – Н.И. Панина. При этом она, вероятно по незнанию обстоятельств разговора канцлера с императрицей, не сообщила, что Екатерина II рассердилась на дядю. Иностранные же дипломаты подтверждают то, что императрица прогневалась на М.И. Воронцова за его резкое выступление против проекта Бестужева^>356.

Примечательно, что в самом «деле Хитрово» нет ни слова о Воронцове, но неоднократно упоминается имя Никиты Ивановича, что ясно говорит о том, с какой стороны приходила к участникам заговора Хитрово секретная информация. В этом деле, между прочим, говорилось: «Государыня де изволила поехать в Воскресенский монастырь (в Ростове. – О. И.) для того, чтобы старый черт Бестужев способнее в ее отсутствие мог производить дело начатое, написав прошение о замужестве и точно на имя Григория Орлова, к которому духовенство и несколько сенаторов подписались, а как дошло до Панина и Разумовского, то Панин, видя в оном неполезность, и хотел разведать и изъяснить неудобность. Саму государыню просил, чтоб ему дозволено было с нею переговорить, что и получил; начав представлять, что с позволения ль ее оное делается, и в ответ получил, что нет; однако он мог приметить из лица и поступок, что это все происходило по повелению ее(курсив наш. – О. И.)^>357. Последнее наблюдение (выделенное нами курсивом), несомненно, могло быть сообщено человеком, присутствовавшим при этой сцене.

Касаясь, скорее всего, этих событий, английский посол граф Бекингемшир писал: «Задушевною его (Н.И. Панина. – О. И.) любимицей является княгиня Дашкова. Он говорит о ней с нежностью, видится с нею почти каждую свободную минуту и передает ей важнейшие тайны с таким беспредельным доверием, какое едва ли следовало бы министру оказывать кому-либо. Императрица, узнав об этом и справедливо встревожившись тем, что подобные сведения сообщаются особе, которая, вследствие своего беспокойного, пронырливого характера и ненасытного честолюбия, обратилась из ее закадычного друга в самого закоренелого врага, заставила Панина дать обещание, что он никогда не будет говорить с княгиней Дашковой о государственных делах. Он дал слово, но в этом случае нарушил его» (курсив наш. – О. И.)^>358.

Свой рассказ о «деле Хитрово» Дашкова предваряет особыми подробностями о постигшем семью ее мужа горе – болезни и смерти сестры ее мужа. Она сообщает, что не отходила от нее ни днем ни ночью. Дашкова в это время была беременна и сама болела. Поэтому она якобы просила мужа никого не принимать.

Княгиня сообщает далее, что сестра ее мужа умерла в апреле, не называя точной даты, что ставит дополнительные трудности для понимания рассматриваемого дела[95]. Екатерина Романовна рассказывает, что, опечаленная смертью золовки, изнуренная беременностью, бессонными ночами, проведенными подле нее, и скорбными хлопотами с похоронами, вскоре слегла в постель (84). Смысл этого трогательного рассказа становится понятным из последующего. Оказывается, приняв отшельнический образ жизни, супруги Дашковы не знали, что в Москве носятся слухи о проекте Бестужева. Следовательно, они появились без участия Дашковой.