Но бесстрашный организатор и вдохновитель переворота, образ которого примеряла к себе Екатерина Романовна, не мог струсить! В этом отношении примечательны слова Рюльера о Дашковой, помещенные сразу же после истории с пистолетами: «Княгиня не приготовила себе ничего и думала о казни равнодушно». Нетрудно догадаться, кто мог сообщить подобное французскому дипломату. Сведения эти были ложными, как и то, что Екатерина Романовна впоследствии сообщила в цитированном выше письме к Гамильтон. Укоряя Екатерину в несправедливости, Дашкова писала, что «ради ее рисковала головой перед эшафотом». На самом деле в ту ночь, вплоть до известия о провозглашении Екатерины императрицей, Екатерина Романовна не выходила из своего дома и очень боялась последствий, грозящих ей в случае неудачи переворота (об этом ниже).

Возникает вопрос: говорила ли Дашкова вообще приведенную фразу о возможной встрече Екатерины? Не возникла ли она лишь в ходе написания мемуаров, как попытка объяснить свое отсутствие в самый важный момент переворота рядом с Екатериной: она не обещала обязательно быть, а только говорит: «возможно». Но что-то Екатерина Романовна все-таки должна была сказать А.Г. Орлову о том, что собиралась делать? Это, по-видимому, навсегда останется тайной. Вместо этого мы узнаем о ее приказах «бестолковым Орловым» в выражениях «слишком оскорбительных для высокомерных братьев», а также рассуждения о том, что если императрица сейчас не приедет, то «всю жизнь будет несчастной или вместе с нами взойдет на эшафот» (68). Тут в «Записках» возникает косвенное (не ясно только: сознательное или бессознательное?) оправдание поведения Дашковой: надо сидеть дома, чтобы координировать деятельность заговорщиков, и прежде всего «бестолковых братьев Орловых»[67].

В таком положении естественнее было с горячностью молодости, о которой неоднократно говорит Дашкова, самой броситься к Екатерине, а не давать поручений в оскорбительном тоне «высокомерным Орловым». Но княгиня осталась дома, свидетелями чего явились все те же Орловы, которые, конечно, все поняли и стали тем особенно ненавистны.

Не чувствуя убедительности в объяснении своего отсутствия в момент въезда Екатерины в Петербург, Дашкова выдвинула еще одно, правда весьма шаткое, основание: историю с мужским платьем (излагаемую по-разному в английском и французском списках ее «Записок»). В ВРЗ рассказывается, что, когда Дашкова вернулась домой, горничная доложила ей, что портной еще не принес мужское платье. «Это обстоятельство совершенно расстроило мои планы, – пишет Екатерина Романовна, – но, чтобы успокоить слуг, я легла и отправила их отдыхать» (68). О мужском платье в ВРЗ больше не упоминается. В ГИ сказано, что Дашкова приказала приготовить к вечеру мужское платье, но портной опоздал. Когда же она оделась, то платье жало и стесняло ее движения (ГИ. 55). В немецком переводе есть небольшое отличие[68]; там рассказывается следующее: «Я заказала полный мужской костюм, который должен был быть готов к этому вечеру, но портной его не прислал. Это было большим разочарованием, так как обычный костюм стеснял и сдерживал меня»^>261. Следовательно, стеснял Дашкову не мужской костюм, а обычное ее платье.

Дашкова ни слова не говорит о том, когда и зачем был заказан портному мужской костюм. Можно подумать, что она готовилась участвовать в перевороте с самого его начала, а не так, как произошло в действительности. Оправдание, прямо сказать, не очень убедительное. Напомним, что перед встречей с А.Г. Орловым Дашкова накинула на себя «мужской суконный плащ», а потом нашла возможным надеть на себя мундир поручика Пушкина (67, 69). Любопытно, что о переодевании Екатерины Романовны в мужской костюм перед походом к Синему Мосту знал и Рюльер