– Пусти…те!.. – слабо пропищал железнодорожник.

– Дыхни!

Кислая волна застарелого перегара выползла из-под его прокуренных усов и заполнила собою всё пространство тесного купе. Влад брезгливо поморщился и отшвырнул Михал Саныча в коридор так, что пуговица с форменной тужурки осталась у него в руках. От тихого бешенства глаза Влада побелели:

– Слушай меня внимательно, земноводное!.. Если ты ещё раз без стука, в нетрезвом состоянии посмеешь войти в наше купе, я тебя на полном ходу вышвырну из поезда под откос… Нет!.. Я тебя раздавлю, как клопа. Даже мокрого места не оставлю!.. Ты поняла меня, инфузория?!..

– Так точно… поняла, – с трудом выдавила "инфузория" из себя и, чтобы не искушать судьбу, быстро засеменила по коридору.

– И научись с женщинами по-человечески разговаривать! – Влад запустил ему вдогонку оторванной пуговицей. Та стукнулась о стенку и отлетела прямо под ноги "бригадиру". Тот припустил ещё быстрее.

– Ну, вот… теперь он нас точно со свету сживёт! – сокрушённо проговорила Люд милка, собирая со стола банки с мёдом. – Он и прежде нас с Нюрой не очень жаловал, а теперь и подавно – сгноит.

– Пусть только попробует! – видно было, Влад остался доволен произведённым эффектом. – И запомните, Людмила Степанна, подлецы, как правило, страшные трусы. Позвольте, я вам помогу, а не то, неровён час, разобьёте вы своё богатство при передислокации в ваш родной пятый вагон.

– Простите, что так неловко получилось… Мы ведь с Людмилкой и не ожидали вовсе, – Нюра тоже была страшно расстроена и не скрывала своего огорчения. – Больше нам так посидеть уже не придётся.

– Почему? – Павел Петрович ободряюще улыбнулся. – Мы ещё, чует моё сердце, не раз и не два с вами почаёвничаем. Не расстраивайтесь, голубушки.

Дверь за проводницами и сопровождающим их Владом закрылась, и в купе остались мать с сыном и реабилитированный комбриг.

– Спасибо вам, товарищ генерал.

– За что, Павел?

– За то, что вы платок матери купили.

– Господи, ерунда какая, – смутился Павел Петрович. – Это такой пустяк…

– Нет, не пустяк. Она ведь у меня ещё совсем молодая. Сорок два года – разве это срок?.. А ей, как батя погиб, так никто ничего не дарил… Вот уже сколько лет!.. – он вздохнул и прибавил, видимо имея в виду себя. – И не подарит уже…

– А мне и не нужно ничего, – возразила Макаровна. – Мне от отца твоего столько всего перепало!.. До самой смертушки своей износить не смогу. И платье синее шерстяное, и полусапожки коричневые, и ещё…

– Это всё не считается, – перебил её Павлик. – Отца давнёхонько уже нет на свете этом… Кроме него, и вспомнить некого.

– Почему? На восьмое марта ты мне как-то одеколон "Кармен" купил… Помнишь? Ещё к рождению скамеечку в баньку сработал…

– Ты не меня, ты кого из чужих вспомни.

Мать его призадумалась:

– Что ж, прав ты, Павлуша… Прав. Вспомнить мне некого.

– Вот видишь.

– Да и кому дарить-то?.. Кого в войну поубивало, кто сам по себе помер, а из живых… Тётя Настя осталась да племяш её Василий… так им самим помощь требуется, концы с концами едва сводят. Какие уж тут подарки?!..

– Вот и я о том же!.. – кивнул Павел. – Так что ещё раз спасибо, товарищ генерал. Вы для нас вроде деда мороза на Новый год.

От неловкости Павел Петрович даже покраснел:

– Ну, на деда, согласен, я в самом деле похож. А вот с Морозом ты, Павлик, по-моему, погорячился. Не обижаешься, что я тебя на "ты"?..

– Мне-то какая разница?..

– Посмотри, Павлик, совсем человека засмущал, – укорила сына мать, но по всему было видно, поступком его она довольна.

– А вы в Москву по делам или кого навестить собрались? – поспешил перевести разговор на другую тему Павел Петрович.