Эти свидания царя с датским посланником, несмотря на всю тайну, которой они окружались, все же становились предметом разговоров и возбуждали зависть и интриги. Русские вельможи Л.К. Нарышкин, князь Б.А. Голицын и фаворит Лефорт были недовольны тем, что были обойдены при этих переговорах. Шведский резидент Книппер ревниво относился к тому расположению, которое царь выказывал Гейнсу, вел интриги против него, распространяя слухи о намерении Христиана V сблизиться со шведским королем, чтобы дискредитировать в глазах царя политику Дании и вселить в него подозрение к искренности датчан. Книппер старался возбудить среди бояр симпатии к Швеции, сблизился с Анной Монс и через нее стремился воздействовать на Лефорта. «Я не в состоянии выразить ревность, – пишет Гейнс, – которую эти приватные беседы с царем вызывают не только у шведского комиссара и его приверженцев, но также и у первых бояр и особенно у его превосходительства самого г. Лефорта; он меня спрашивал тоном полным ревности, однако в конфиденциальной форме, говорил ли я с царем». Такой вопрос Лефорт предлагал дважды: у бранденбургского посланника фон Принцена и на рауте у шведского резидента Книппера. Гейнс, однако, упорно молчал, помня решительное запрещение царя вступать в переговоры с министрами[56].

Итак, после разговора 2 февраля у Петра в руках был представленный Гейнсом письменный проект союзного договора[57], пока еще без сепаратного параграфа. Царь, однако, медлил ответом; он выжидал тогда вестей от П.Б. Возницына с Карловицкого конгресса. Гейнса он вновь увидел на прощальном обеде у Лефорта, опять перед отъездом в Воронеж[58]. Он сказал посланнику, что вырабатывает ответ на его предложение, и пригласил его ехать за собой в Воронеж; там на досуге можно будет заняться переговорами. «Царь мне сказал мимоходом, – доносил об этой беседе Гейнс в депеше от 21 февраля датскому министру Иессену, – что ответ вырабатывается, и, уезжая в Воронеж, заявил мне, что ему здесь ни о чем невозможно вести переговоры вследствие множества затруднений, в которых он здесь находится, но что он надеется, – это были собственные выражения царя, – что я ему сделаю удовольствие и окажу дружбу, выражение слишком обязывающее (parole trop obligeante), если последую за ним в Воронеж; там будет более досуга обо всем со мною переговорить. Я счел, милостивый государь, своим нижайшим долгом, а также полезным для службы его величества (короля) заявить, что я вполне готов к этому, тем более что там мне будет удобнее посвятить его в содержание моих инструкций. Итак, было решено, что я поеду отсюда завтра с бранденбургским посланником, который уже получил отпускную аудиенцию, но сделает перед отъездом эту прогулку в Воронеж по просьбе царя, чтобы посмотреть приготовления к снаряжению значительного флота, которые, как все уверяют, невероятны (que tout le monde assure d’estre incroyables), и чтобы дать о них лучший отчет курфюрсту, его государю»[59].

Гейнс действительно выехал в Воронеж 22 февраля вместе с фон Принценом, с которым он старался завязать в Москве дружеские связи и о котором он наилучшим образом отзывается, не находя похвал его учтивости и порядочности («je ne scaurais d’ailleurs assez louer les civiliteґs du dit Envoyeґ et il passe dans l’esprit des gens pour tr`es honneste homme»[60].

В Воронеж Гейнс и Принцен прибыли 28 февраля, во вторник. Царь показал им работы по постройке флота, о которых Гейнс отозвался как о превосходящих всякое воображение. Через день по приезде посланников, в четверг 2 марта вечером, Петр уже имел с Гейнсом новый секретный разговор о союзе. «Его царское величество, – пишет Гейнс королю, – призвал меня в четверг вечером в свой кабинет с наиболее доверенным переводчиком, который дан был мне в качестве пристава на все время моего пребывания в Воронеже. Он подверг рассмотрению сообщенный ему мною проект союза, достав его из своей шкатулки, ключ от которой находился только у него самого. Царь не нашел почти никаких возражений, но он полагал, что проект слишком обширен (trop ample) и что самая тесная дружба в мире могла бы быть установлена посредством письма, подписанного собственноручно обоими монархами, где содержалось бы [условие] о взаимной помощи во всех случаях (sans exception) без обозначения quis fuerit aggressor vel non. Он мне также дал понять, что выражения договора слишком общи (eґstoient fort conceus in genere) и что там ничего не говорится, в частности, о Швеции. При этом я не мог уже долее удерживаться от сообщения ему секретного пункта, связанного с третьим параграфом союзного договора. Он остался им доволен и поручил мне изготовить через его переводчика перевод и сообщить ему завтра. Он стал опять повторять, что эта бумага слишком обширна, и сказал мне, что он не намерен сообщать что-нибудь из нее своим боярам, что он все сделает сам вместе со мною, но что изготовление формального трактата было бы для него очень затруднительно. Здесь я стал упрашивать его царское величество сообщить мне свои мысли на письме и о том, как, по его мнению, это может быть улажено его собственноручным письмом и взаимным письмом вашего величества, [прибавив], что я ему отвечаю за секрет, что, кроме вашего величества и нескольких министров вашего совета, его письма никто не увидит и что я испрошу приказания и ответ вашего величества. Царь мне сказал, что он это сделает и что он так сделал с курфюрстом Бранденбургским, о чем никто не знает и о чем он мне конфиденциально сообщил; что необходимо также привлечь (de menager aussi bien) этого курфюрста, как и короля Польского, что таким манером дело (le party) будет сильнее. Я ответил, что ваше величество не уклонитесь от этого, но постараетесь привлечь курфюрста к тем же интересам. Царь просил меня затем сообщить ему содержание трактата, который имеется у вашего величества с королем Польским; я счел сообразным с моими инструкциями изъявить готовность к этому и распорядился о переводе главных параграфов, могущих иметь отношение к союзу с этим двором. Но к несчастию, на следующий день наши переговоры были прерваны неожиданно пришедшим сюда известием о смерти Лефорта». (Не о смерти, а о тяжкой болезни, что заставило, однако, Петра 4 марта выехать в Москву.) «Так как его царское величество, – продолжает Гейнс, – сказал мне, что ему будет невозможно делать что-нибудь со мною в Москве, я должен был решиться ждать его возвращения здесь, чем царь остался доволен»