Поймав под уздцы грациозно вышагивающего по улице и вальяжно пощипывающего кусты соседских участков гнедого (конь Хакобо всегда поражал его своей красотой и наглостью), Тито потащил его к себе во двор. Это стоило ему не дюжих сил, поскольку упрямец сопротивлялся, фырчал ему в спину что-то явно оскорбительное, и пару раз мотнул башкой с такой силой, что изрядно ослабевший за эти дни и все еще окончательно не протрезвевший мужчина чуть не отлетел в сторону. Но все-таки удержался, наконец-то завел бунтаря внутрь, привязал к забору рядом с конюшней, из которой в очередной раз донесся отчаянный надрывный крик его собственной лошади. Видать учуяла прибывшего кавалера и давай стенать перед ним на свою тяжкую участь запертой, два дня некормленой и непоеной рабыни. Пришлось заглянуть и к ней, бросить охапку сена, потом сходить за водой к колодцу, наполнить ее поилку, вернутся, чтобы поставить на место ведро. Поймал себя на том, что все это делает, не спеша и даже намеренно медля… Дети ждут его в доме, нужно побыстрее к ним, а он… Он это понимает, но чувствует, как с каждой секундой накатывает, постепенно завладевая всем его существом, какой-то иррациональный и необузданный панический страх: что делать, что говорить, как помочь? Что он вообще может? И этот малыш – да, это чудо, что он жив, но что если он знает? Что если он помнит? Вряд ли, конечно, помнит… Тогда – год назад, в поместье – испуганный до полусмерти – мельком – не должен был запомнить… Но что если все-таки…?! Набирает в колодце еще ведро, смотрит на колышущееся в нем отражение. Блики рвут и вновь соединяют незнакомое уродливое рыло, оплывшие поросячьи глазки, грязную поросль на скулах и подбородке и всклоченные пакли на голове… Просто чудище! Таким малыш его точно не узнает… Испугается, но не оттого что узнал, а от того что вот оно – чудище во плоти. Зачерпывает воду, круша своими ладонями вылупившуюся на него из ведра тварь, делает пару жадных хлебков, снова зачерпывает, ополаскивает лицо, приглаживает волосы. Наверняка это не сильно улучшает его внешний вид (он даже не стал снова вглядываться в отражение), но зато помогает прийти в себя, очнуться от нелепого страха и немного приглушить похмельные симптомы. Глубоко вдыхает, как перед битвой или прыжком в воду. Все. Дети ждут в доме – пора.

Войдя, он не сразу замечает их. Секундное замешательство, озирается вокруг, и потом – вот он – бесенок. Почему-то в углу, ближайшем к двери, почему-то на полу, на коленях, почему-то повернут лицом к стене и что-то тихо нашептывает. Можно подумать, молится… Хотя это занятие никак не вяжется с характером и мировоззрением этого подростка, которые, как полагает Тито, он сумел безошибочно уловить и понять за краткое время их предыдущей встречи.

– Бесенок, что ты…?

Мальчик оглядывается, чуть отстраняется, и Тито замечает за его спиной уже знакомое цветастое пончо. Кажется, просто тряпка, небрежно брошенная в угол – трудно представить, что под ней кто-то есть. И в то же время из-под ободранной каймы выползает бледная ручонка, в какой-то нервной, суматошной панике начинает рыскать вокруг, и успокаивается, лишь когда бесенок осторожно накрывает ее своей ладонью.

– Что же вы на полу? – обеспокоенно лепечет Тито, – Садитесь лучше на диван, удобнее, – и тут же спохватывается, осознавая, что «удобный» диван все еще завален скомканными, влажными и вонючими простынями, впитавшими в себя все «прелести» беспробудного двухдневного запоя. Подрывается все поскорее убрать.

– Ему тут удобнее, – говорит бесенок каким-то бесцветным поникшим голосом, – Можешь не суетиться.