– Я же говорил, не суйся. Сани к тебе не пойдет, – замечаешь ты.

Быстрый взгляд, которым награждает тебя отец, полон злости.

–А ты и радуешься! Не хочешь объяснить, какого черта он вообще залез в эту нору?

– Ночью дождь был, вот мы и укрылись тут.

– В доме надо от дождя укрываться!

– Сани не захотел идти в дом.

– Не захотел? Или ты его прогнал?

– Я его не прогонял.

– Вот как?!– срывается на крик, – А кто вчера заявил, что ему в доме не место!

– Я сказал, что диким зверям в доме не место. А он, может, и дикий, но ведь не зверь. Я пытался привести его обратно в дом, только он все равно решил остаться на улице.

– Решил? Ну да! С чего бы он так решил?!

– Похоже, ему просто не нравится находиться под одной крышей с тобой.

– Ты, гаденыш, у меня сейчас договоришься, – цедит сквозь зубы отец, сжимая кулаки. Грозного из себя строит. Хотя лучше уж пусть кричит и злится, чем снова позволит себе заговорить тем тоном приторно-напускной нежности, который практикует на Сани, и от которого лично тебя тошнит. Впрочем, тебе подобное обращение не грозит – для тебя у папы не осталось даже притворной ласки.

– Будешь меня бить? За что? – твой спокойный равнодушный тон бесит его еще сильнее.

– За все! За твой поганый язык! За эти выходки! За все, что ты себе, сопляк, позволяешь! Я его с четырех утра ищу! Уже всю округу оббегал, не знал, что и думать, а ты…!

– Злишься, что мы заставили тебя побегать? Так мог бы и не бегать. К чему разыгрывать все это… ну, что тебе есть до него дело?

Отец так и обомлел. Видно было, что уготовленный в твой адрес поток негодования все еще бушевал, вертелся на языке и рвался наружу, но твои слова встали на его пути непреодолимой стеной. Несколько секунд он тупо таращится на тебя, не зная, что на это ответить, потом отворачивается.

– Мне есть до него дело. Я за него переживаю, – обиженно бурчит он, – Сани сейчас в таком состоянии, что ему вообще с постели нельзя подниматься. И от всяких стрессов его беречь надо. Иначе так и не поправится. А ты, вместо того, чтоб позаботиться о брате и успокоить, позволил ему всю ночь проторчать на улице под дождем.

Ты лишь пожимаешь плечом.

– Не я довел его до такого состояния. И не я его покалечил. Меня он не боится. Он боится тебя. Интересно, почему?

Судорожный комок скатывается по напряженному горлу отца. Упрямо поджимает губы, потом, словно придумав объяснение: – Ты ребенок, такой же, как он. Поэтому он не воспринимает тебя, как угрозу. А ко взрослым он еще не привык. Слишком долго жил один.

– Один?

– Мы с Тито нашли его в подвале сгоревшего дома. Его семья погибла в пожаре, наверное, около года назад, а он, вот чудом уцелел.

– Тогда откуда на нем эти синяки? А раны? Я видел, что у него со спиной.

Отец нахмурился. Мышцы лица дрогнули, глаза на секунду метнулись в сторону.

– Не знаю…Наверное, где-то сам случайно покалечился…

–Сам?

– Да…Сам… Может, упал и обо что-то поцарапался… Не знаю, – вдруг резко поворачивается к тебе, с выражением беспомощного доверия и мольбы:– Ладно, Рамин, давай не сейчас. Послушай, если Сани тебя не боится, сможешь вытащить его оттуда? Пожалуйста…Он не должен сидеть там. Я хочу ему помочь, но…ты видишь, он меня не подпускает. Просто залезь и вытащи его. А там уж отведем его в дом, он позавтракает, согреется – может, начнет понемногу отходить и привыкать.

Ты мужественно терпишь на себе этот взгляд – фальшь милости, слишком уж быстро сменившей гнев…Ни слова не говоришь, только вздохнув, возвращаешься к гроту, заглядываешь внутрь…

Братик сидит все там же, прижавшись бочком к каменистой стене, в оборонительный позе готовый драться, кусаться, отбиваться. Впрочем, увидев, что это ты, чуть расслабляется: враждебность на его лице уступает место сомнению. Поблескивающие во мраке лазурные глазенки изучают тебя, словно выпытывая, осмелишься ли ты снова предать его или спасешь, защитишь.