Я давлю на ручку. Едва успеваю приоткрыть дверцу и вытащить наружу одну ногу, как Рамин резко хватает меня за плечо, втягивает обратно.

– Сиди и не вмешивайся.

Закусываю губу, закрываю глаза. Неутихающие крики взрывают мозг. От них хочется провалиться сквозь землю, хочется бежать, сгинуть – что угодно, только бы не слышать их…Так нельзя! Так неправильно! Но как же я могу втолковать этому лишенному души человеку, что то, что происходит сейчас…может и справедливо…Но совсем неправильно.

– Алессандро бы это не одобрил, – сдавлено проговариваю я, – и ее брат – тоже.

– Тут ты ошибаешься, – отрезает Рамин, – Но, в любом случае, это их не касается. И нас с тобой это тоже не касается. Это – дело Тересы. Ее личная месть. Каждый имеет право на личную месть. Око за око.

– Тереса не понимает, что ты с ней делаешь.

– Что Я с ней делаю?! – он выбрасывает в окошко бычок, и устремляет на меня свои неумолимые глаза, – С ней уже сделали все, что только можно было! Она прошла через такой кошмар, который тебе и не снился! Я же только позволяю ей сделать то, что ее хоть немного утешит.

И снова вопль…Да такой, что мне приходиться заткнуть уши. По телу пробегает озноб.

– Тогда радуйся… – шепчу я, – ты завершаешь то, что они начали. Ты убиваешь в ней остатки человечности.

Он хмурится, осудительно покачивает головой.

– Скажи, Иден, скольких ты пристрелила там в «Континентале»?

– Я не считала.

– А я посчитал. Троих насмерть. И двоих ранила.

Вопль ниспадает в булькающий хрип… Уже в любом случае поздно.

– Ты убила от трех до пяти человек, Иден, – повторяет он.

– И что с того?!

– Пристрелила их, не дрогнув, не колеблясь, не сожалея и не раскаиваясь. Значит ли это, что в тебе тоже больше нет человечности?

В его низком голосе и ровной интонации верткой ящуркой промелькнул сарказм – промелькнул и тут же скрылся, а между тем настороженные пытливые зрачки продолжают изучать меня из глубоких нор-глазниц. Ждут моего ответа.

– Может, уже и нет, – выдыхаю я, отворачиваясь и глядя на возвращающуюся Тересу. Шагает твердо и быстро. Одежда измазана кровью, на лице все та же лишенная эмоций маска.

– Тогда, какая тебе вообще разница? – пожимает плечами Рамин, заводя машину.

Утро следующего дня началось для тебя с нечеловеческого истошного вопля. Трудно было поверит, что этот жуткий звук исходит из горла твоего брата – из этого маленького прильнувшего к тебе тельца.

– Тише, что случилось, chaq’?

Малыш кричал во сне и совсем не слышал тебя.

И тогда снова, обнимая его еще крепче, тормоша за хрупкое плечико:

– Ну, тише, тише… Это просто сон. Все хорошо.

Мальчик резко дернулся, вырываясь из оков своих кошмаров, на мгновение отпрянул от тебя – испуганный и дикий. И вот уже снова прижимается, подрагивает. Ужас в широко разинутой синеве глаз – оглядывается по сторонам в поисках привидевшегося врага.

– Тебе все приснилось, chaq’. Тут никого нет. Только мы вдвоем, – утешаешь ты, а у самого до сих пор мурашки по коже бегут от этого вопля, этого взгляда. Что же такое с ним творится? Что за изворотливый страх проскользнул в твоего братишку, когда ты всю ночь охранял его от кошмаров своими крепкими руками? Или страх уже был внутри него, и теперь, не стерпев тесноту своей обители, рвался наружу? Пытался расширить свои владения? Завладеть еще и тобой? Нет… Ты же не трус. Ты не способен испытывать страх. Ты даже не помнишь, когда последний раз чего-то боялся. Тогда что это – что это за чувство, пробегающее по коже ознобом – вверх по позвоночнику и прямо в мозг – впивается, клацая ледяными клыками… Насильно сдерживаешь участившееся дыхание и бешено скачущее сердце. Воздуха не хватает. Нужно взять себя в руки. Глубокий вдох…