У одного из подъездов на Садовой улице ожидала барская карета. Молодой человек втолкнул в нее Фомушку и сам сел подле. Приехали к небольшому каменному домику щегольской наружности. Сонный дворник при виде кареты поспешно дернул за ручку звонка, и в ту же минуту с лестницы сбежал лакей со свечою. Дворник снял шапку, лакей почтительно поклонился, когда молодой человек проходил мимо. Фомушка не понимал, ни где он, ни с кем он, и еще пуще пришел в изумление, когда очутился с глазу на глаз «с чудным гостем» в его роскошно отделанном кабинете. «Коего дьявола нужно ему от меня? – думалось в это время блаженному. – Ведь коль нашим рассказать – не поверят, черти, ей-ей, не поверят!»

– Хочешь есть или пить? – спросил его молодой человек. – Ты не церемонься, хочешь, так и говори: хочу, мол.

– Ежели теперича такая милость ваша есть… можно и насчет напитку…

– Вина или водки?

– Нам, по простоте, ваше сиятельство, нам эдак водочки бы…

Хозяин распорядился, и человек принес на серебряном подносе муравленый кувшинчик и две золотые чарки.

Фомушка выпил и вскочил с места: у него рот зажгло и глаза выпучило от крепости поданного напитка.

– Сроду не пивал, а пьяница, кажись, добрый! – пробормотал он, крякнув и отряхиваясь головою.

– Ну, теперь давай о деле потолкуем, – начал хозяин, снова оставшись один на один с блаженным. – Тебя как звать-то? По виду – не то на церковника, не то на нищего смахиваешь.

– От святые церкви, во святом крещении Фомою наречен, ваше сиятельство, а мирские людишки – блаженным прозывают, – ответил Фомушка, – и как я теперича в странном житии подвизаюся…

– Нечего сказать, хорошее житие! – усмехнулся молодой человек.

– Что ж, ваша милость, такая уж линия, значит, прописана – надо полагать – по-небесному.

– А если эта линия по-земному да доведет тебя до Сибири?

– А что ж такое? Не столь страшен черт, как его малюют, как говорится.

– Ну а как ты полагаешь, если уж идти в каторгу, то как лучше идти: за безделицу ли али уж за такую штуку, которую не всякий и выдумать сможет?

– Уж всеконечное дело, ваше сиятельство, за плевок не стоит и конфуз приймать на спину да на лик-то свой, потому все же он, лик-то этот, человеческий, по писанию – образ есть и подобие Божие. А за важнец-дело пропадать не в пример вольготнее, по крайности знаешь за что.

– Это так, это ты разумно рассуждаешь, – одобрительно заметил ему хозяин. – Но ведь тебе, поди-ка, не особенно хорошо на свете жить?

– Ништо, ваше сиятельство, валандаемся помалости.

– А ежели бы тебе предложили жить барином, в полное свое удовольствие, дали бы квартиру хорошую, да хозяйку красивую, да в купцы записали, да рысака на конюшню поставили бы, да денег полон карман – согласился бы ты на такое житье?

– Коли б то не согласился! – облизнулся Фомушка, широко улыбаясь: – Помирать не надо. Да где его добудешь, экого счастья-то!

– Уж это не твоя забота. И ежели бы в расплату за такое житье пришлось потом по Владимирке прогуляться – тоже не прочь бы?

– А зачем прочь? Ведь все едино и без того рано ль, поздно ль достукаешься.

– Резон, мой милый, совершенный резон! А слыхал ты, есть хохлацкая пословица: «Питы – вмерты, и не питы – вмерты, так лучше вже питы и вмерты». Понимаешь?

– Как не понять, ваше сиятельство! Это уж вестимое дело, что коли пропадать, так знал бы по крайности, что было, мол, вкрасне пожито, широким ковшом попито да в алием бархате похожено.

– Ну, стало быть, теперь можно и к самой сути приступать! – решительно поднялся с места хозяин.

– Слыхал ты, – начал он, близко подойдя к Фомушке и в упор глядя в его глаза, – слыхал ты, что есть на свете фальшивые деньги?