несет он им графин, мужичонку почтенным величает и речь свою с ним «на вы, по чистоте столичной, по политике держит». Мужичонко с нескольких стаканчиков, гляди, раскочевряжится, видя такое почтение от питерских к своей сиволапой особе. Напоит его маклак до забвения, заведет его с половым в квартиру[17] и облупит там дочиста, даже и порты в обратную придачу возьмет, да потом и вытолкают мужичонку на вольный воздух прохлаждаться; а сами примутся меж тем «слам растырбанивать», то есть делить на законные доли благоприобретенную добычу.

К такому-то милому месту направлялся Казимир Бодлевский.

Дойдя до Пяти Углов, он остановился в раздумье, окинув глазами окрестную местность, и, к счастью, увидел будочника, который, опершись на алебарду, сонливо позевывал, прислонясь к стене спиною, поодаль от размалеванной черными и белыми полосами будки. Сей градской страж представился теперь Бодлевскому чем-то вроде путеводного столпа в пустыне, и потому он прямо направился к нему с вопросом:

– А где тут заведение «Ерши»?

Будочник недоверчиво и с проницательной подозрительностью посмотрел на Бодлевского.

– Какое заведение? – неторопливо переспросил он.

– «Ерши».

– «Ерши»? Нет такого! – недоверчиво ответил он Бодлевскому, продолжая вглядываться в него своими сонными глазами и как бы соображая: «Какого, мол, полета может быть эта птица?»

– Да как же это нет? – с беспокойством заговорил Бодлевский, которого стал покидать светлый луч надежды. – Как же, братец мой, нет, когда мне за верное сказали, что есть?

– А кто сказал-то? – отнесся к нему недоверчивый страж.

– Приятель один сказал…

Будочник ухмыльнулся и хотя все еще не совсем-то доверчиво, но переменил свой официальный тон на более фамильярный и бесцеремонный.

– А зачем те «Ерши»-то? – спросил он.

– Надо… по своему делу… Приятеля там сыскать надо…

– Ишь ты!.. приятеля… – продолжал страж все с тою же ухмыляющейся харей, но уже без оттенка сомнения и недоверчивости.

– Ну так что же, служивый? Скажи, брат, пожалуйста! Мне некогда…

– Ишь ты какой скороспелый… А ты дай на уху, так скажу, где ерши водятся.

Бодлевский полез к себе в карман отыскивать какую-нибудь мелочь.

– Что? аль свищет? – с издевкой поддразнил его будочник; но тот, к счастию своему, отыскал в жилете гривну меди и сунул в секретно протянутую руку градского стража, который тотчас же поспешно опустил ее по шву, как будто ни в чем не бывало, и дружелюбно указал ему дорогу.

– Ступай вон наперекоски… Второй дом от угла… Вишь, деревянный-то домишко – вот те и будут «Ерши».

Бодлевский перешел улицу в указанном ему направлении и очутился перед входною дверью деревянного домишки. Над этой дверью коротала свой старческий век полинялая от времени вывеска, где был изображен чайник, бильярд и рыба какая-то, а надписано просто: «Растерация». Надписи же «Ерши», которую Бодлевский ожидал встретить на вывеске, он, к удивлению своему, не нашел. В то время граверский ученик еще не знал, что название это усвоено «растерациею» не официально, а придано ей гласом народа. Генеалогию свою неофициальное название это ведет, по сказанию одних, от той причины, что «растерация» некоторое время славилась своею дешевою и отменною ухою из ершей, которых она будто бы даже поджаривала каким-то особенным образом; по сказанию других – название «Ерши» имеет смысл метафорический, происходящий оттого, что ершовские habituеs, или завсегдатаи, больно уж были щетинисты и на язык, и на кулаки с теми, кого они в особой потаенной комнате, известной у них под именем «квартиры», лущили в карты и кто вздумывал протестовать против этого очевидного лущенья. Во время оно секретная картежная игра весьма сильно процветала в сем достолюбезном заведении.