Дворовый фасад доходного дома (ул. Гороховая, 31)

Но двор четко реагировал на общественные перемены. Во второй половине XX столетия проблемы обычных людей оставались такими же, как и в веке девятнадцатом. С той лишь разницей, что исчезла парадная, красивая жизнь. Остались «суровые будни», «борьба», «этапы и свершения». Городская архитектура поразительно точно передает то время – однообразие унылых пятиэтажек, отсутствие дворов – некой интимной составляющей старого города, фиксация на общественном, коллективном, безликом.

Но перед упрощением жизни в СССР наш город познал ее невероятное усложнение, своеобразную эпоху расцвета начала XX столетия. Те годы подарили нам сложные архитектурные формы модерна, новый быт, яркую, горящую электрическими огнями жизнь. Новые доходные дома, сооруженные для простых горожан, казались дворцами. Двор из разряда «внутренний» перешел в разряд «парадный». В Петербурге появляются целые жилые комплексы с парадными дворами-курдонерами, ваннами с горячей водой, канализацией, телефонами, лифтами. Жизнь становится весьма разнообразной. Но возникшая на обломках

Империи советская власть максимально упрощает и саму жизнь, и ее частный случай – архитектуру. Наступает время конструктивизма – все просто, прямо и действенно.

В разговоре о петербургских дворах мы обратимся, в том числе, к истории русской литературы, а конкретно к образам Петербурга, созданным творчеством литераторов разных лет (и не только: не обойтись без упоминания конкретных адресов, где жили творцы упомянутых образов). Может показаться, что здесь нет никакой связи с основной темой нашего разговора. Но это не так. Петербургские дворы, особенно дворы рядовой застройки города, в наибольшей степени отражают душу города, его Genius loci живет там, как духи реки или леса.

Американский урбанист Кевин Линч определял образ города как единое целое, состоящие из путей (маршруты жизни человека), границ (все объекты этого маршрута), районов (участки, с единым началом), узлов (городские центры) и ориентиров (ключевые точки). В этой схеме петербургский двор, как часть образа города, входит в число таких элементов, как путь и граница – на самом низком, бытовом уровне. Но в более крупном плане, двор, как центр или ориентир, тоже проявляется и становится уже неотъемлемой частью общего городского ландшафта, без которого невозможно понять суть Санкт-Петербурга, увидеть его неповторимый образ.

Писатель П. Вайль в своей книге «Гений места» отмечает: «На линиях органического пересечения художника с местом его жизни и творчества возникает новая, неведомая прежде, реальность <…> Связь человека с местом его обитания – загадочна… таинственна. Ведает ею известный древним Genius loci, гений места, связывающий интеллектуальные, духовные, эмоциональные явления с материальной средой».

В прошлом, во времена Римской империи. Genius loci выступал духом-хранителем места, и относилось это выражение к тому, что бережно хранило неповторимый уголок территории, дом, дворец или парк. Гений места для древних римлян являлся в образе змеи – все, что было в городе или деревне, охраняли Genius loci.

Гений места придавал уникальные черты, особенность тому, чему покровительствовал, что защищал.

Город, а в нашем случае Санкт-Петербург, предстает перед нами живым организмом, причем его основные части, такие как природа (в широком смысле) и здания (в каждом конкретном случае) уникальны в отдельности и в составе полиса. Река Нева неотделима от своего берега, а берег – это, если, к примеру, взять отдельный ее участок, – Стрелку Васильевского острова, в свою очередь, неотделима от Биржи, Ростральных колонн, гранитного спуска к реке и так далее, до мельчайших деталей, до булыжной мостовой или скамеек в сквере.