Мучительно, издалека,
Вдруг понял я, что чувство хочет
Сказать свое наверняка.
„Когда строку диктует чувство…“
Но чувство диктовало вновь,
Что непонятное искусство —
Моя ненастная любовь.
В ней перепутаны все роли,
И маску не сорвать с лица,
И мыслей нет о худшей доле,
И нет счастливого конца…
…У кофе горький привкус был.
Но кофе выпит.
Что со мною?
Я всё забыл. Я всех забыл.
Давайте лучше про другое…
В архиве
Я зарываюсь в архивы,
В бумажный, желтеющий рай.
Дороги истории кривы,
Какую ни выбирай.
Лущится газетная строчка,
Тончает иной документ.
Какая же швейная строчка
Связала с моментом момент?
Какая лихая портниха
Все дни и века напролет,
Сшивала историю лихо,
Чтоб после отдать в переплет?!
А может, мы кончили дело,
В нежданный попав переплет?! —
Не то, чтобы это задело,
Не то, чтобы это пройдет,
Но только звучит шаловливо
Во мне незаконный мотив:
„Дороги истории – кривы,
Однако приводят в архив.
Истории толстая книга
Почиет в архивной глуши,
И только историк-расстрига
Здесь что-то найдет для души…“
Такая сложилась вот песня,
Поется на старый мотив.
А будет ли песня чудесней?
Об этом не знает архив…
Там, за оврагом…
Там, за оврагом,
город был в огнях —
он весь сиял, лучился жарким светом.
Я спутника поторопил с ответом,
и он сказал
с сомнением в очах:
– Но этот город…
Он – недостижим,
и только в снах порою к нам приходит…
– А что сейчас со мною происходит?
И почему, волнением томим,
гляжу на свет из здешней темноты —
на дальний свет, горящий за оврагом?..
Так я сказал.
А он сказал:
– Пора бы
тебе понять, чего же хочешь ты.
– Чего хочу?!
…Нас окружала мгла,
цветущий луг кружился под ногами,
и голова кружилась,
и над нами
монаршья ночь раскинула крыла.
И ни звезды, ни проблеска.
Но там —
там за оврагом полыхали зданья
невиданным, причудливым сияньем.
– Ответь, мой спутник,
что же делать нам?
Как долго быть в карающей ночи,
Как долго жить в забвении и грусти?
Так я сказал.
А он ответил:
– В устье
река несется.
Думай – и молчи.
– Но жизнь мала, а времени в обрез.
А этот город с лучезарным светом…
Что это значит?
Поспеши с ответом!
Так я сказал.
Но не было ответа.
И странно стало мне молчанье это.
Я оглянулся —
спутник мой исчез…
Водоворот
Водоворот, водоворот,
Воды несносное круженье.
Душа в постылом раздраженье
Который год, который год!
Нет, лучше не смотреть с моста —
Здесь в ад распахнуты ворота!
Веретено водоворота,
Невы подобие холста.
О, это черный креп реки!
О, эта заданность молчанья!
И львов печальных изваянья,
И нетерпение тоски…
Петербург, 2017
Ветра холодного тягостный вой —
Словно приблудная воет собака.
Там, над свинцовой от снега Невой,
Нет никакого тревожного знака —
Только холодная поступь штыка,
Отблеск костра на дырявой шинели,
Лютая ненависть, злая тоска,
В окнах пустых – новогодние ели.
Что это? Время кровавых невзгод?
Сумрак рассудка? Изгнанье из рая?
Вышли все сроки: семнадцатый год
Длится сто лет без конца и без края…
Из цикла «Посвящение Александру Блоку»
«Словно кто-то незримый выставил блок…»
…И каждый вечер, в час назначенный…
А.Блок
Словно кто-то незримый выставил блок,
Как надежную, лучшую в мире защиту.
Этот стих, словно Библия, нами зачитан —
Там, где пьяный и всё понимающий Блок.
Алкоголей цветных, танцующих – рать,
Баб хмельных, продающихся счастью в угоду.
Что его привело к двадцать первому году
И заставило страшно потом умирать?
Большевистского ветра протяжный вой.
Бьют часы. Это полночь и ровно двенадцать.
Мерным шагом железным идут двенадцать,
Впереди – из трактира – тот – половой.
Или это чудится? В горле – ком,
Годы, как будто отрепье, хочется скомкать.
За соседним столом сидит незнакомка.
Я не знаю ее – я с ней не знаком…
«Хмурого неба бездонный овал…»