Не одна?

ГРИША (из-под кровати). Слава Богу.

ФЕДОР. Вот ты мне, Варлаамка, руку целовал… Дай мне свою.

ВАРЛААМ. Не дам.

ФЕДОР. А тебе стыдно будет: ты мне руку целовал, а я тебе – нет. Вот завтра, как встретишь меня, так тебе стыдно и станет. А я нарочно еще смотреть на тебя буду.

А стыдно… Фу! Наперед бы знал, ни за что не стал бы… (Смеется.)

Иди-ка ты отсюда, милый друг.

ВАРЛААМ (испуганно). А чего?

ФЕДОР. А ничего. Уходи, и все.

ВАРЛААМ. Не пойду.

ФЕДОР. А я говорю – уходи. И весь мой сказ.

ВАРЛААМ. Да объясни ты толком. Чего зашелся?

ФЕДОР. А ничего.

ВАРЛААМ. А если не пойду?

А если не пойду?

ФЕДОР. Пойдешь.

ВАРЛААМ (усмехаясь). Ну, стронь.

ФЕДОР (шепчет). Господом нашим прошу, уйди. У меня ножик в постеле есть… Уйди, ты ведь добрый.

ВАРЛААМ (спокойно). Нет.

ФЕДОР (помолчав). И не надо.

ВАРЛААМ. Смотри, если о ноже думаешь… Так руку выкручу – висеть будет.

Скажи ты мне ради Бога: зачем ты меня гнал? Как скажешь, так и уйду. Честное слово.

ФЕДОР. Мне хотелось за переписку сесть. Пописать охота – рука разнылась. Честное слово, больше ничего.

ВАРЛААМ (вставая). Ладно. Я пойду.

ФЕДОР. Да мне расхотелось. Сбил ты все, а так охота было! А теперь – что же? Теперь уж я тебя не пущу.

ВАРЛААМ (смеясь). Не пустишь?

ФЕДОР. Не пущу.

ВАРЛААМ. Ножом резать станешь?

ФЕДОР (подумав). Стану.

ВАРЛААМ (садится). Это хорошо.

ФЕДОР. Разговори ты меня, брат. Скучно мне.

ВАРЛААМ. А что? И разговорю, если хочешь.

ФЕДОР. Вот и разговори.

ВАРЛААМ. Вот и разговорю.

ФЕДОР. Не вороши ты их. Они все по месту лежат.

ВАРЛААМ. Да я уж смотрел их…

ФЕДОР (оживившись). Хороша рука?

ВАРЛААМ. Да.

ФЕДОР. Другие цокают. Изумляются.

ВАРЛААМ. А я тебе зачем руку целовал?

ФЕДОР. А я догадался. Да назло тебе и вернул. Прости меня.

ВАРЛААМ. Нашло на меня – и поцеловал. Может, и зря.

ФЕДОР (смеясь). Жалей теперь… Не вернешь.

ВАРЛААМ. Жалею.

ФЕДОР. А чего пожалел?

ВАРЛААМ. Да так.

ФЕДОР. Нет уж, говори, раз начал.

ВАРЛААМ. Да что говорить-то… Видел я, что ты выщелкиваешься – руку целуешь. Да, коряв! В переписке могу накорявить, но искажать не стану! Всегда, зачиная, пишу так: «Книгу сию писал раб Божий Варлаам, и вы, Бога ради, книгу сию чтите со вниманием в сердце своем, и где-либо прописал внезапну и вы сами исправливайте, а меня многогрешного не кляните…»

ФЕДОР. Ну. Говори.

ВАРЛААМ. И скажу! Вот, смотри, Федор, вот! (Тычет пальцем в лист.) Раз, два, три, четыре, пять! Пять раз прописался. Слово опустил. А слово, оно – значит!.. После тебя другой такой скорый прописывать начнет… Так вы все и спустите! А ведь это не одним годом собрано, сам знаешь, каким усердием. Ты уж лучше откажись: не могу, мол, волнение нашло, пишите, братья, сами. Все поймут, и никто не осудит. Не дело это, Федор, не дело… У тебя всяк учиться рад, тебе впору хоть и золотом писать, да не прописывай только! Не сердишься на меня?

Рассердился! Ну да хоть и так. Посердись. Лишь бы толк взял.

ФЕДОР. Подай-ка сюда вон хоть тот лист.

(Бегло просматривает его. Тычет пальцем в лист.) Так. Так. Так. Вот. И вот.

ВАРЛААМ. Что это, не пойму.

ФЕДОР. Погляди.

ВАРЛААМ (внимательно смотрит в лист). Эка! Да в уме ли ты, Федя?! Что это?!

ФЕДОР. Вот ты говорил – прописываю, мол. Есть такое. А есть – и подписываю.

ВАРЛААМ. Как это? Да что же это?! Да ты же… ты же… злодей!

ФЕДОР. Как это?

ВАРЛААМ. «По Божьему изволению, а не по многомятежному человеческому хотению!» Слышишь ли ты?! По Божьему!!.