С восходом солнца в норе стало теплее и светлее.

Жжение в руке, наконец, стихло, и боль, пронзавшая левую половину, ушла, но на душе остался неприятный осадок. Новые ощущения тревожили его – это могло быть новым симптомом пожирающей его болезни. Охотник знал, что этого не миновать, и со временем ему будет только хуже, ведь лекарства, которое исцелило бы его полностью, не существует. Он может только оттягивать конец, сдерживая приступы с помощью одного средства, которое нужно колоть постоянно с промежутком в день.

Такая удачная охота, а закончилась хреново, подумал он. Мужчина потёр ладонью лицо и уныло посмотрел в дальний угол, где лежала девочка.

Он был недоволен собой. Надо было пройти мимо и забыть это всё как странное видение. Откуда вдруг взялось это дурацкое навязчивое желание забрать её?

Маленькое лицо с правильными тонкими чертами, большие глаза, белки которых разглядывали что-то во сне, вращаясь под веками. Ресницы коротко подрагивали. Тёмные, густые. Тоненькие ручки сложены ладонями друг к другу, голова лежит на них, ноги поджаты к груди. Бледно-розовые губы чуть заметно шевелились, иногда их трогала лёгкая улыбка, будто во сне девочка увидела что-то приятное. Между тонких бровей иногда появлялась морщинка, но быстро исчезала, и лицо девочки снова становилось умиротворённым.

Наверняка у неё где-то есть какая-то родня… или те, кто за ней присматривал… Или проще отдать её караванщикам? Уж эти ребята знают, куда пристроить лишние рабочие руки, а ему лишние припасы не помешают. Сколько могут за неё дать? Пару мешков патрон вполне сгодились бы. Только надо бы её чуть подкормить, и она вполне сгодится для какой-нибудь работенки в Урбане.

Ладонь оставалась на рукояти кинжала. На всякий случай.

По хорошо освещённому тоннелю двигались несколько фигур. Свободные штаны, робы из грубой ткани одинакового серого цвета, сверху тёплые жилетки, они все были словно копии друг друга – одинаково старые, прожившие свои жизни, но пока не спешащие покинуть этот мир. Одинаково худые: ограниченный овощной паек не позволял есть вдоволь. Одинаково мрачные, опустившие свои сморщенные, изрезанные серыми морщинами лица, чтобы не видеть друг друга. Остатки длинных седых волос на затылках, превратившиеся в белый лёгкий пушок, колыхались от сквозняка.

Звуки, отражаясь от стен, эхом проносились по всей длине перехода. Тихие шаги мягкой старой обуви и шуршание ткани слышались далеко впереди. Спустя мгновение они оказались в круглой зале, заполненной людьми. Один из вошедших старцев отделился от группы и направился к возвышению, которым служила уже почти рассыпавшаяся от времени кафедра.

Глубоко посаженные глаза старика были скрыты ото всех в полумраке зала, отчего его лицо представлялось бледным черепом. Он медленно оглядел всех присутствующих. Сотни глаз были устремлены на него в ожидании его слова. Сотни пустых, ничего не выражающих глаз. Говорить всю правду он не мог да и не хотел.

«Нельзя накормить паука, не убив бабочку», пронесся в мыслях шёпот его умирающего предшественника. Он запомнил эти слова на всю жизнь, и они, как проклятье, с тех пор довлеют над ним, заставляя его каждый раз оказываться меж двух огней. В этот раз он сам сделал выбор, кому быть бабочкой, и проиграл. Бескровные тонкие губы чуть дёрнулись на морщинистом лице, сухие руки сжались в подобие кулаков. Он проиграл бы в любом случае, подумал старец, но это не принесло ни толики облегчения.

Он никак не обратился к пастве.

– Вот уже несколько веков мы верно служим Высшим Созданиям. И сейчас Они как никогда близки к осуществлению нашей общей цели, однако… однако трудности возникли на нашем пути, – в зале раздался испуганный шёпот. Дряхлая рука поднялась над головой, призывая к тишине. Ему хотелось поскорее выговорить заученный текст и удалиться к себе в покои.