Лишь ближе к вечеру, после многочисленных перерывов, очередь дошла до Джэйгэ. В кабинете начальника было тускло, дымные синеватые свечи бросали мертвецкие тени на лица, а солнечные лучи как будто избегали окна. Стены были завешаны чужеземными коврами с орнаментами пестрых расцветок, а между ними висели декоративные мечи и ножи. На покрытой шкурами лавке в углу развалился мужчина лет под шестьдесят, с опухшим, дряблым лицом. Он слез и пошел курить у окна, когда Джэйгэ переступил порог. За столом прятался второй – маленький, нос пятачком, с подрагивающими беспрерывно губами, будто их сносило ветром. Этот крутил в руках золотую чужеземную монету и беспрерывно нервически дергался. Ростом он с трудом доставал Джэйгэ до груди, а сидя – не дотягивал и до пояса, но высокомерный взгляд его смотрел не просто сверху, а откуда-то из облаков, отчего вошедший почувствовал себя тараканом, попавшимся на глаза слону, и хоть слон был карликовым, но всё же был слоном.

Джэйгэ стиснул в руках шапку и сбивчиво рассказал о своих злоключениях – говорил он тихо, надеялся в глубине души, что его не расслышат, и всё обойдется. Но стоило упомянуть о потерянных каарзымах, как вертевший монету замер, перестали истерически дергаться губы, а куривший вдохнул дыма из трубки и выпустил его в окно после того, как Джэйгэ закончил рассказ. Наступила мучительная тишина. Джэйгэ нащупал в шапке отделение, где хранились его семь золотых джагыр, сдавил монеты в кулаке.

Коротышка за столом потихоньку оживал.

– Двести ары, парень, – ледяным тоном сказал чиновник, и Джэйгэ едва не рухнул на пол от грома его голоса.

Одна золотая джагыр стоила пять ары. За год походов на почте положено было десять ары, или две джагыр, но из-за поборов получить столько получалось не всегда. Каждая ары в свою очередь стоила шестьдесят две кынгы, и такое непонятное число позволяло чиновникам и купцам вдребезги обсчитывать нищих трудяг, большинство из которых с горем пополам умели считать до десяти. Впрочем, деньги в Ооюте были в ходу больше всего в городах, а деревенские и кочевники обменивались товарами и вместо золотых монет охотнее брали шкуры и наконечники для стрел. Но корыстолюбивые купцы и в этом случае всегда находили способ оставить честного человека ни с чем.

– Двести ары?.. – повторил Джэйгэ, точно хотел отшвырнуть эти слова от себя, вернуть их отправителю.

– Двести ары счетоводу в соседней конторе. Всё с этим, – отрезал чиновник и махнул рукой, давая понять, что разговор окончен.

– Откуда у меня столько, тойон?! Я столько ары в жизни не видел!.. – голос Джэйгэ дрожал, становился то громче, то тише.

– И не увидишь, – с усмешкой заявил чиновник.

– Жалкие почтовые каарзымы стоят не больше двух монет…

– Ситимэх, нокоо! – взбесился коротышка. – Двести ары и уходи дорогой в преисподнюю, парень! Нет любви к моим словам? Думаешь слова мои я не говорю? Большим тойоном ты себя ощутил, парень! На Баакын Хаасана в Верхнем Мире снизу свысока смотришь, нокоо! На князьца Туулурдана орлом глядишь, а человек ты – заяц! Сейчас придет в эту комнату счетовод, пускай скажет цену почтовому каарзыму! Не чувствуешь моих слов? Думаешь, что я сказал – я не говорил? Пускай придет счетовод! Но не жди от него любви к твоему пути, парень! Счетовод любит цифры, и его цифры не похожи на мои цифры. Целовать тебя счетовод не станет, в нем нет моей доброты, в нем мертвое всё. Цифры мертвые в нем. И ему ты дашь не двести ары, ему ты дашь тысячу ары! Я прощал тебя, парень. А цифры тебя не простят. И за каарзымов, и за опоздание, и за слова твои липкие – ни за что тебя не простят… Нет в вас, люди Среднего Мира, благодарности! Нет жалости к страданиям. Сколько сделал я ради вас, сколько вынес, скольким пожертвовал, – он с тоской посмотрел на полупустой стакан с темным чужестранным вином, стоявший на краю стола. – Жизнь моя в этом окне задувает… Нет больше радости. Неблагодарные люди. За жертву жизни моей одни упреки. Сколько страданий за горстку монет!