– Что такое сэргэ? – спросил он Устыыра.

– Граница улуса, – шаман в волнении мял пальцами серебряные и медные привески на поясе дохи. – Ритуальная коновязь для людей и демонов. В старину улусы ставили сэргэ, чтобы не заходили чужие.

– Сейчас их не строят?

– Нет. Ооют теперь другим стал.

– Значит, мы можем пройти?

– Нет. Чужим нельзя ходить возле сэргэ.

– Но если за ним никто не следит…

– Когда умер род, все живые ему стали чужими. Мертвые живут в сэргэ. Сломать сэргэ – большое проклятие!

– Думаете, его разбили недавно?

– Да, пойдемте быстро, – Устыыр развернулся и поспешил вниз с холма.

Сардан заторопился следом.

– Из-за разбитого сэргэ мог появиться в колодце дух? – спросил Сардан, не поспевавший за шаманом.

– Да, – ответил тот, но в голосе его музыкант не услышал уверенности.

– Нужно было все-таки расспросить человека, стоявшего у руин.

– Я говорил вам словами, музыкант, то был не человек. Посмотрите в землю, найдите его следы.

Сардан остановился и обернулся. Вокруг разрушенного сэргэ в мокрой земле отпечатались следы людей, поднявшихся от повозки внизу. Они растоптали весь склон. Стоявший у обломков ушел в противоположную сторону, но никаких отпечатков Сардан там не увидел. Дождь моросил ледяными каплями, и музыкант поспешил вернуться на дорогу.

Тропинка путалась в колючих зарослях. Гнутые ветви лиственниц свисали к самой земле, перепутывались там с можжевельником. Джэйгэ часто останавливался и коротким мечом прорубался сквозь тугие кусты, искал обходные пути. Когда-то давно здесь и правда можно было скорее добраться до города, но те времена давно прошли, и Джэйгэ засомневался в успехе и подумал, что зря поспешил свернуть с опушки. Как бы еще и не заблудиться…

В лесу стояла хмурая тишина, и каарзымы капризничали, озирались вокруг, трясли головами, бурчали что-то и норовили свернуть непонятно куда.

Только опыт многолетних скитаний по лесам и степям Ооюта вел сейчас Джэйгэ сквозь заросли в нужную сторону.

И вдруг Джэйгэ остановился, будто наткнулся на что-то грудью. Он не сразу понял, что случилось, оглянулся с дрожью – и увидел в зарослях одичавшие яблони. Их аромат растекался в молчащем хвойном лесу, и Джэйгэ осознал наконец, что за сила остановила его – сила воспоминаний.

Перед глазами его возникло лицо Сююрин – в тот миг, когда он впервые увидел ее сидящей под дикими яблонями на лавке у летней юрты. Оно мелькнуло, как солнечный луч между листвой, а он отпрянул тогда, ослепленный на всю жизнь. До этого краткого мига вечности Джэйгэ и не знал, что у яблонь есть запах.

Сююрин тогда услышала шаги и, всё еще наполовину скрытая дрожащими на ветру листьями, подняла на Джэйгэ взор и улыбнулась, и улыбка эта, похожая на склонившийся к молочной реке лепесток розовой лилии, коснулась его сердца. Глаза Сююрин, прищуренные с некоторой неловкостью, глаза ее, в которых отражался бледно-лиловый закат, вобрали в себя всё прекрасное, что когда-либо видел Джэйгэ в мире и что когда-либо еще мог бы увидеть. Она смотрела на него, и волосы ее тихонько шевелились вместе с яблочными листьями, перебираемые пальцами ветра, и запах яблок, кисловатый и такой мягкий, что его трудно было уловить, – стал запахом жажды. В тот день Джэйгэ ничего не сказал, робкий, смущенный, как будто встретил айыы Верхнего Мира, богиню И Юмекуш, что насмешливо видит насквозь весь мир, и он кивнул неловко непонятно куда и поспешил убежать. И с той поры искал повода вновь заявиться в ее сад, вышагивал с самого утра вокруг тонкой оградки и надеялся разглядеть Сююрин между игривыми листьями. Он знал ее с самого детства, но до сих пор не сказал ей ни слова. И внезапно – в один миг – она стала центром его мира…