Шло время. Старая луна много раз сменилась новой. Загрустила Персефона. Это проглоченные зёрна напомнили о себе. «Ты знаешь, как я люблю тебя, – обратилась Персефона к матери, – но отпусти меня хоть ненадолго к Аиду, ведь он мне муж. Я обещаю, что скоро вернусь.»

Аид, между тем, уже давно отчаявшись добиться от жены ответных чувств, одарил своей нежною лаской скромную нимфу Мяту. И даже и не особенно скрывался от Персефоны, ибо считал, что если та не способна на чувство любви, то и ревность должна быть ей неведома. Правда, Гипнос, близкий наперсник Аида, посвящённый в амурные похождения друга, предупреждал, что Персефона жестока и мстительна, но даже и бог сна не мог предположить, насколько трагически закончится для Мяты её связь с Аидом.

Хотя Персефона за всю жизнь так и не испытала чувства любви, она оказалась крайне ревнивой супругой. Вернувшись в царство мёртвых и узнав о привязанности Аида к нимфе, Персефона тут же в гневе бросилась преследовать её. Мята пыталась бежать, чтобы укрыться в топях Ахеронта, но упала, поскользнувшись на крутом берегу Кокита. В следующее мгновение Персефона настигла её и растерзала. Пролившаяся кровь окрасила воды Кокита и обагрила берег реки. Так умерла Мята. А на том месте, где оборвалась её жизнь, вскоре выросла густая изумрудная трава. Аид, не сразу узнавший о случившемся, уже не мог спасти нимфу, но затаил в своём сердце глубокую печаль и раскаяние от того, что не уберёг возлюбленную от лютого гнева Персефоны. И, дабы увековечить память о Мяте, придал траве пряный аромат, приятный и богам, и смертным.

Так и повелось с тех самых пор: каждый год на четыре долгих месяца покидает свою мать Персефона, и всякий раз Деметра погружается в печаль и снова облекается в тёмные одежды. И тогда вся природа горюет. Желтеют на деревьях листья, и срывает их осенний ветер; отцветают цветы, нивы пустеют, наступает зима. Замирает природа, пока не вернётся к своей матери Персефона из безрадостного царства Аида, спит, чтобы вновь проснуться в радостном блеске весны. Когда же возвращается к Деметре её дочь, великая богиня плодородия щедрой рукой сыплет свои дары людям и благословляет труд земледельца богатым урожаем.

Но хотя и проводит Персефона по-прежнему часть года вместе с мужем, ничуть не стала больше её любовь к нему, а ревность со временем лишь возросла. Так что теперь супруги по большей части пререкаются и бранятся, пока не закончится очередной срок их вынужденного сожительства. И лишь расставшись, вновь на какое-то время обретают душевный покой; Персефона – в доме матери, а Аид – утешаясь в объятиях других нимф, хотя и не так безмятежно, как прежде с Мятой. Даже самая радость соития всегда несёт с собой ощутимый оттенок печали – никогда не забыть ему прекрасной и свежей, как горный ручей, нимфы, жестоко поплатившейся за свою бескорыстную любовь к Аиду.

Муж, заподозрив жену в неверности, нанял частного сыщика для слежки за ней.

Вскоре тот докладывает ему о результатах:

– Ваша жена встретилась с мужчиной на городской площади, они сели в машину и поехали на вашу дачу. Вошли в дом, сели за стол, выпили вина, разделись догола. Потом они погасили свет, и больше я ничего не видел.

Муж, в отчаянии:

– Проклятая неизвестность! Проклятая неизвестность!

Старый анекдот

В тот достопамятный день мы с Аллой по традиции встречались на «нейтральной территории» – за маленьким угловым столиком в кофейне «Восточный экспресс», где стилизованно воспроизведена атмосфера роскошного железнодорожного вагона-ресторана начала двадцатого века, включая занавесочки, панели из морёного дуба, обилие зеркал и даже мягко освещённое пространство для особо важных посетителей, условно разделённое по одной из сторон зала невысокими перегородками на некоторые подобия железнодорожных купе с бутафорскими «стоп-кранами» для вызова официантов. Посуда и обслуживание тоже под стать. Ничего новомодного – фундаментальные столовые приборы, чай в подстаканниках, кофе, который вам приносят на мельхиоровом подносе прямо в закопчённой джезве. Словом, солидно и мрачновато, к тому же недёшево, при этом еда в «Экспрессе» добротная, но вполне ординарная. Мне, честно говоря, не так уж и нравится вся эта железнодорожная мишура, зато Алла от неё в восторге. Но главное достоинство заведения для нас не в этом, а в очень удачном расположении – в двух шагах от больницы скорой помощи, где я подрабатываю на полставки, и как раз с тыльной стороны комитета по образованию. Алле нравится ещё и то, что здесь она почти не рискует столкнуться с сослуживцами. Те, несмотря на близость заведения, в «Экспресс» не ходят, поскольку рядовым госбюджетным сотрудникам обедать здесь не по карману, а у тех, кто получает вознаграждение «борзыми щенками», видимо, имеются свои места для тусовки. Что побуждало Аллу старательно избегать встреч со знакомыми во время наших свиданий, мне никогда не было вполне ясно, хотя она и делала какие-то туманные и неправдоподобные намёки насчёт якобы сплетен на работе. Теперь всё, конечно, приобрело несколько другой смысл – но, впрочем, я и сейчас ни в чём не уверен. Во всяком случае, если раньше я не исключал, что она вела бы себя иначе, будь я в правильном «прикиде», то теперь у меня появились сомнения по этому поводу. Может быть, дело совсем и не в манишках. Кстати, сама Алла привычно не считается ни с расходами, ни с чисто физическими страданиями, когда на карту поставлен вопрос о том, как она будет выглядеть. За время нашего общения я уже поднаторел в особенностях кутюра и теперь могу чисто на глазок, по одному только внешнему виду, определять, например, индекс мучительности новой пары обуви. Вообще, у меня есть подозрение, что вопросами женской моды изысканного дизайна занимаются, главным образом, отставные мастера пыточных дел.